Иван Фирсов - Лисянский

В последний день октября порывистый ветер гнал с севера одну за другой череду сумрачных снеговых туч. Временами тучи разверзались холодным дождем вперемежку с хлопьями снега. В Военной и Средней гаванях, удерживаемае бриделями [29] Бридель — цепь от мертвого якоря, на котором стоит корабль, без отдачи своего якоря. , заведенными с носа на бочки, и кормовыми верпами [30] Верп — вспомогательный якорь меньшего веса, чем основной якорь, обычно завозится на шлюпке. , давно стали на зимнюю диспозицию корабли эскадры. И лишь в Купеческой гавани спешили с погрузкой несколько купеческих судов, чтобы успеть до ледостава выйти в море. Одно из них, под английским флагом, медленно тянули на буксире два барказа к выходу из гавани. На шкафуте [31] Шкафут — широкие доски, соединяющие бак деревянного парусного судна с шканцами. , прижимаясь друг к другу, скучившись, стояли офицеры, придерживая новенькие шляпы и помахивая изредка в сторону медленно удаляющейся стенки, где столпились провожающие.

С шканцев на разгоряченные ветром и вином бесшабашные лица офицеров, насупившись, изредка поглядывал капитан. Еще неделю назад видавший виды капитан Стивенсон пребывал в хорошем настроении, как вдруг, словно снег на голову, свалились эти шестнадцать русских молодцов. Из Петербурга пришло уведомление от английского посла — доставить в Лондон этих офицеров. Все расходы, безусловно, оплачены. Кроме прочего, в Гельсингфорсе ожидали его с десяток английских шхун, чтобы под защитой полдюжины орудий его брига продолжать путь к берегам Англии.

К утру ветер стал ровным и зашел несколько к востоку. Бросив последний взгляд на едва видневшиеся кронштадтские форты, Юрий спустился в каюту. На верхней койке, повернувшись к борту, похрапывал Баскаков. В соседней каюте за переборкой устроились Карташев и Абернибесов, а дальше каюту занимали Беринг и Крузенштерн.

Лисянский раскрыл лежавшую на столе толстую тетрадь в коленкоровом переплете, открыл чистую страницу и записал:

«1793 году ноября 1-го числа по новому счислению, по которому весь сей журнал писан будет, отправился в Англию на купеческом корабле «Фанни оф Лондон».

Отправимся в путешествие за автором этих строк. Записки Юрия Лисянского — пока единственный известный литературный источник, который можно поставить на уровень исторического памятника. Это живое и непреходящее свидетельство о жизни, деятельности и открытиях всемирного значения русского путешественника и мореплавателя, одним из первых россиян пересекшего Атлантический океан, побывавшего в Вест-Индии, поколесившего по Соединенным американским штатам, а затем отправившегося в Южную Африку, к мысу Доброй Надежды, и далекую Индию.

Путь к Лондону занял три недели. До проливов плавание проходило сравнительно спокойно. «Фанни» вел за собой караван из одиннадцати «купцов», прикрывая их на случай внезапного нападения со стороны французов. Капитан Стивенсон не привлекал русских офицеров к вахте, и те проводили время беззаботно. Первые дни отсыпались, знакомились, в обед и ужин сходились в салоне капитана, но не все сразу — салон вмещал полдюжины человек с небольшим. Присмотревшись к Великому, Лисянский остался доволен. Он оказался словоохотливым, разбитным малым, держался со всеми просто на равной ноге и нисколько не кичился своей близостью к государыне. Расположился к нему Юрий и тем, что Великой упросился в свое время в экспедицию Муловского, знал Гревенса.

В первые же дни запасы вина на бриге исчерпались, и в длинные вечера часть офицеров разнообразила время, собравшись в салоне, другие читали книги, штудировали английский.

Соседи — чопорный Крузенштерн и Беринг держались как-то особняком. Баскаков заметил и другое.

— Ты не находишь, — спросил он у Лисянского, — что господин Крузенштерн кичится своей близостью с Берингом?

— Пожалуй, ты и прав в какой-то степени, — осторожно ответил Лисянский. Он сам заметил с самого начала плавания, что Крузенштерн несколько уединяется со своим товарищем по каюте, иногда целыми днями не появляется на палубе, будто старается оградить его от общения с остальными спутниками.

— Видишь ли, тут есть оправдание некоторое, — продолжал Лисянский, — последние кампании я встречал их на берегу вместе. Правда, случалось сие редко, потому что приходилось мне большую часть времени проводить в море.

— Еще бы, — хмыкнул Баскаков, — мне известно, что после войны Крузенштерн служил при Кронштадтском порте и в море не хаживал. Стало быть, ему времени для провождения с Яковом Берингом искать не приходилось.

Обычно русские офицеры обедали и ужинали вместе, и тогда невольно завязывался разговор обо всем — о прошлых кампаниях, разных происшествиях из морских приключений, прочитанных из книг или случившихся недавно на Балтике. Бесшабашный Баскаков, а иногда и Великой прерывали эти россказни и вспоминали случаи из жизни более близкой и интимной. О веселых девицах, которых в Кронштадте в последнее время появлялось все больше, или замужних красавицах в столице, где нравы отличались свободой и беззаботностью.

Однажды Крузенштерн в который раз завел разговор о заслугах Витуса Беринга в его Камчатских экспедициях. Обычно все выслушивали эти монологи с вниманием, но Лисянский каждый раз ожидал, что Крузенштерн вспомнит и о спутниках командора, однако этого не происходило. Выслушав Крузенштерна, Лисянский проговорил:

— Однако, величие командора Беринга и в делах его сподвижников.

— Например? — перебил несколько удивленный Крузенштерн.

— Капитан Чириков также по сути в то время достиг берегов американских.

Крузенштерн перевел взгляд на Беринга.

— Быть может, это и так, но мне сие достоверно не известно.

— Сведения о том упоминаются в описании морских путешествий, — холодно ответил Лисянский. — Кроме прочего сказывал мне Николай Гаврилович Курганов, его превосходительство адмирал Нагаев доказывал ему об этом случае подлинными бумагами Камчатской экспедиции.

Крузенштерн все же настроился продолжать беседу:

— Сие не умаляет значимость экспедиции командора Беринга, он обогнул Чукотский полуостров и отделил Азию от Америки проливом, называемым именем его.

Лисянский доброжелательно улыбнулся, посмотрев на смущенного Беринга.

— Твоя правда, Крузенштерн, токмо казак Семен Дежнев тем же путем ранее хаживал, — и, опережая вопрос Крузенштерна, добавил: — Про то сказано в тех же «Описаниях путешествий за год семьсот пятьдесят восьмой».

Видимо, Крузенштерну стало неловко, — по излюбленной ему теме беседа приняла неожиданный оборот. Сохраняя невозмутимость, он пожал плечами.