Игорь Андреев - Алексей Михайлович

Через Спасские ворота под колокольный звон шествие вступало в Кремль. Ход останавливался перед западными дверьми Успенского собора; вербу ставили напротив южных. В соборе протодиакон дочитывал Евангелие, после чего патриарх, приняв от государя вайю, благословлял царя и целовал его в десницу. Алексей Михайлович, в свою очередь, целовал патриарха в мышцу (предплечье). Это был один из немногих случаев публичного склонения светской власти перед властью церковной, пускай символично и вознесенной до образа Христа. Заметим, что в этот день Алексей Михайлович подчеркнуто являл себя послушным сыном Церкви, уступая первенство патриарху. Во время службы царь «того дни на своем царском месте не стоит, а стоит у другого столпа близ патриарха». Патриарх, встречая царя, сходит со своего места, «поступив мало с ковра» и т. д. Такое «умаление» царской власти позднее осмысливалось как демонстративное подчинение Церкви. Но, по-видимому, для самого Алексея Михайловича и его предшественников важен был эсхатологический смысл обряда, отодвигавший проблему первенства на второе место. Актуализируя такие стороны власти, как кротость и смирение, Тишайший заявлял о своей готовности вести подданных, ожидающих Второе Пришествие, к Спасению. Для второго Романова важна демонстрация своей богоизбранности, причастности к Христу [420] Голубцов А. П. Чиновники Московского Успенского собора… С. 105, 106; Успенский Б. А. Указ. соч. С. 445–446; Флайер Майкл С. Указ. соч. С. 214–216. . Отмена обряда в 1697 году Петром I свидетельствовала об изменениях в иерархии ценностей и типе мышления. При светском взгляде на мир символическое толкование обряда утрачивало свою актуальность. Оттого Петр видел в обряде лишь явное и для него неприемлемое преклонение царской власти перед патриаршей.

По окончании святого действа Алексей Михайлович возвращался во дворец, где в одной из церквей слушал литургию. Одновременно шла патриаршая литургия в Успенском соборе. По ее завершении вербу и весевшие на ней «гостинцы» разбирали — что-то относили во дворец к государю и его семейству, что-то забирали себе власти и придворные. Затем за дело принимались стрельцы, которые снимали с «санной» вербы все, что осталось, — от «плодов» до «листьев» и «цветов». Растаскивали даже сукна, которыми укрывали сани. Это, однако, не осуждалось, а входило в обычай.

Шествие на осляти было одним из самых торжественных и внушительных в череде церковных праздников. Оно воочию показывало, над кем простирается Божественная благодать. На иностранцев шествие производило сильное впечатление. Это хорошо видно из их записок и сочинений.

Службы и крестные ходы Страстной седмицы не оставляли времени для занятий государственными делами. Затворенные двери приказов, непрочитанные воеводские отписки, лежавшие без движения бумаги — обратная сторона того, что, начиная с Великого понедельника, почти не прерываясь и не оставляя времени для суетных мирских дел, продолжалось до самой кульминации — Казни, Смерти и Воскрешения Христа.

В Страстную пятницу царь отправлялся в Успенский собор «из смирения… очень плохо одетый». «Он шел с обнаженной головой, волосы не причесаны и повязаны красной лентой… Его поддерживали под руки; он держал в руке посох, шагал медленно…» — писал Витсен, наблюдавший Алексея Михайловича в этот скорбный для православных день [421] Витсен Н. Указ. соч. С. 148, 149–150. .

Пасха, Воскресение Христово — самый светлый праздник средневековой Руси. Алексея Михайловича в эти дни не покидало приподнятое настроение. Он был светел, добр и весел. «У нас Христос воскрес, а у вас?» — писал он в одном из своих писем, и в этой шутке ощущается вся та радостная умиротворенность, какую он испытывал после того, как, заново сопережив страсти и смерть Христа, дожил до его Воскресения. Все позади, все в вешней радости и в просторе торжества. Отчего же не пошутить: у нас воскрес, а вы так же крепко веруете, что воскрес ли у вас?!

Смерть патриарха Иосифа в канун Светлого воскресенья в 1652 году ужаснула Алексея Михайловича. Он так описал свое состояние. В Великий четверг во время службы ему сообщили, что патриарха «не стало». «А в ту пору ударили в Царь-колокол три краты. И на нас такой страх и ужас нашел, едва петь стали, и то с слезами. А в соборе певчие и власти все со страху и ужаса ноги подломились, потому что хто преставился да к таким дням великим…» [422] ПЛДР. XVII век. Кн. 1. С. 507–508.

В навечерие Светлого праздника Алексей Михайлович отправлялся слушать полунощницу в Престольную комнату Теремного дворца. По окончании службы в Престольной совершался обряд царского лицезрения. Та простая мысль, положенная в иерархическое устройство монархии, что высота статуса выражается в степени близости к государю, находила свое полное и бесхитростное выражение именно в этом ритуале. В Престольную «видеть его государевы пресветлые очи» допускались лишь немногие высшие думные и придворные чины. Из остальных, занимавших в придворной иерархии более скромные места, допускались те, к кому царь особо благоволил. Их пропускали в Комнату по двое, по особому списку, стоявшие у «крюка» — входной двери — стольники. Ударив челом, придворные возвращались на свое место. Это была высшая милость, кредит царского доверия, оказанного, впрочем, не просто так, а за преданность и радетельную службу.

Как все, что было связано с придворным церемониалом, обряд царского лицезрения был полон символического смысла. Подобно тому, как первые христиане получали счастье видеть воскресшего Спасителя, так и подданные — своего царя. Но только это пасхальное лицезрение имело сильный иерархический привкус. Не попавшие в Комнату могли также удостоиться радости видеть царя. Но не в Престольной, а в иных, менее значимых покоях, — палатах, сенях и на лестницах, через которые царь шествовал в Успенский собор.

Праздничная пасхальная заутреня завершалась христосованием, которое начиналось в алтаре, где патриарха поздравляло духовенство. Затем владыка выходил на середину собора и становился лицом к западу. Первым к нему подходил поздравлять и христосоваться Алексей Михайлович. Далее царь христосовался с архиереями и жаловал к руке священнослужителей низшего ранга. При этом каждый одаривался пасхальными яйцами.

Похристосовавшись с духовенством, Тишайший удалялся на свое царское место. Замечательно, что он, демонстрируя свое смирение, не был облечен знаками царского достоинства. К нему, строго по чину, подходили придворные. Церемонию открывали ближние бояре и заканчивали дворяне московские, все в золотных кафтанах, которые служили в этот день своеобразным пропуском для входа в храм. Алексей Михайлович, сообразуясь со знатностью, чином и личным отношением к каждому, давал куриные, гусиные или даже точеные деревянные яйца в разных количествах. Пасхальные яйца подносил царю ближний стольник, приносчик, в ведении которого было с десяток человек жильцов, подносчиков.