Игорь Андреев - Алексей Михайлович

В Троицын день ближние стольники несли перед Алексеем Михайловичем ковер с веником и листом. Во время вечерни, когда пели стихиру «на славу», ключари подносили царю лист от патриарха. Этот лист смешивался с царским листом, после чего им устилали царское место. Государевым же «неперемешенным» листом посыпали места для патриарха и архиереев. Не вполне ясно, какой смысл вкладывался в подобные действия. Возможно, сохранение за монархом «своего листа» — подчеркивание доминирующей роли царской власти в «симфонии властей».

Во время службы Алексей Михайлович преклонял колена на благовонном листе (лист предварительно опрыскивался розовой водой — гуляфной водкой), или, по официальному выражению, «лежал на листу»: «…А после обедни слушал великий государь вечерни и лежал на листу в том же платье, в чем шол государь в собор».

Но Алексей Михайлович далеко не всегда встречал Троицын день в столице. Часто царский поезд в канун праздника покидал город и отправлялся в Троице-Сергиев монастырь. И хотя торжества в обители не были столь пышными, традиционный порядок, включая положенные смены платьев, выдерживался. Когда в мае 1649 года внезапные холода внесли в торжества свои коррективы, в разрядах последовало даже разъяснение: государь у обедни был в том же платье, что у всенощной, а «для того на государе было то платье, что был снег того дни».

Поразительно, что даже в сугубо консервативной атмосфере обряда заметны перемены в мироощущениях современников, не исключая и самого Алексея Михайловича. Их можно связать с проявлением ощущения полноты, сочности жизни, столь характерного для культуры эпохи барокко. Церковные торжества сопровождались такими «светскими» деталями, которые едва ли были уместны в первые годы царствования Тишайшего, когда, казалось, труднее было сыскать ревнителя взыскательнее, чем сам государь. Так, праздник Происхождения честных древ Честного и Животворящего Креста Господня (1 августа) обычно сопровождался крестным ходом на воду и малым водоосвящением. Алексей Михайлович накануне отправлялся в Симонов монастырь, где стоял вечерню, а в самый праздник — заутреню. Затем царь шел на Иордань, устроенную на Москве-реке против крепостных стен обители. В отличие от праздника Богоявления, августовская Иордань нередко заканчивалась «погружением» в воду царя и всей его свиты.

Любопытно, что некоторые придворные нарочно запаздывали с приездом в Симонов монастырь, за что «наказывались» под смешки свиты благодушно настроенным государем погружением в Иордань. Понятно, что в таком обрамлении купавшиеся едва ли исполнялись благодати. Важнее оказывались вещи чисто мирские — опаздывали, чтобы повеселить государя и запомниться…

15 августа отмечали храмовый праздник первопрестольного Успенского собора — день Успения Богородицы. Готовились к нему с особым старанием, начищая до блеска соборную утварь или даже меняя ее на более богатую. Накануне, перед малой вечерней, весь пол собора устилался мелко рубленным сеном. На царское, патриаршее и царицыно места обильно сыпали благовонные травы, приправленные розовым, мятным и укропным маслами. Во время службы надгробное пение совершал сам патриарх. Затем, по выходе патриарха из алтаря, начиналось каждение аналоя с иконой Успения и всего собора. Царь в это время оставлял свое царское место, подходил к патриарху и, по окончании пения «ублажения Пресвятой Богородицы», первым прикладывался к праздничной иконе.

Богородничный праздник Успения считался «патриаршим». Поэтому по окончании обедни в Патриаршей палате устраивался стол для царя, бояр и церковных властей. Накануне патриарх вместе с иерархами ходил «на верх» звать царя к службе и праздничному столу.

Во время трапезы поднимались тропарные чаши — Богородичная, святая, царева и патриаршия. Богородичную чашу поднимал сам Алексей Михайлович, заздравную чашу в честь царя провозглашал патриарх. Чашу за патриарха «действовал» не царь, а самый старый из митрополитов. Этот штрих показателен и свидетельствует о иерархическом положении государя и патриарха.

1 сентября Алексей Михайлович принимал участие во встрече Нового года. То было одно из самых пышных торжеств, соединявших церковное действо с гражданским празднованием. Главные события разворачивались на Соборной площади. Против Красного крыльца воздвигался помост с тремя аналоями (для двух Евангелий и иконы Симеона Столпника Летопроводца), а также царским и патриаршим местами. При Алексее Михайловиче царское место стало превосходить размерами, высотой и богатством убранства патриаршие.

По окончании службы патриарх через западные ворота Успенского собора восходил на помост. Перед ним несли иконы, среди которых видное место занимали образа Богородицы письма митрополитов-чудотворцев Петра и Ионы. Примечателен для характера праздника был вынос и иконы «Моление о народе».

Алексей Михайлович подымался на помост после патриарха. Ближние думные и придворные чины в парчовых платьях становились по правую сторону и за государем. Так же за патриархом располагались церковные власти. На площади к этому моменту давно уже стояли московские дворяне в золотых и цветных платьях, за ними стрельцы, а далее посадский люд, тоже по возможности приодевшийся.

Как и все подобные церемонии, празднование Симеона Летопроводца было наполнено глубоким смыслом. То было зримое выражение самого существа Православного царства с его подчеркнуто патриархальным единением людей всех чинов и званий вокруг государя; почти кичливая демонстрация благочестия, силы и славы. Не случайно посмотреть на церемонию приглашались иностранные послы, для которых отводилось специальное место на паперти Архангельского собора. Торжества таким образом приобретали определенный политический подтекст. Впрочем, если бы иноземные наблюдатели ведали о том, что желает в новолетие патриарх государю, они бы наверняка призадумались. Речь шла об одолении «видимых и невидимых врагов», возвышении царской десницы «над бусурманством и над латынством» [425] Голубцов А. П. Чиновники Московского Успенского собора… С. 150. .

По окончании чина следовали поздравления с началом нового года и пожеланиями государю и его семейству «здравствовать». Первыми поздравляли друг друга царь и патриарх. От бояр и вельмож к Алексею Михайловичу обращался с речью старейший из ближних бояр. Обычно это был князь Н. И. Одоевский. Царь, в знак уважения и приязни, слушал эту речь, сняв шапку. Любопытно, что одновременно и старейший из митрополитов поздравлял с пришествием нового года патриарха. Подчеркнутая двойственность и параллелизм в сценарии, были, по-видимому, не случайны: в том находила свое выражение идея симфонии властей.