Алексей Гусев - Юность, опаленная войной

Быстро спустившись к ручью, ребята незаметно приблизились к Раковскому шоссе, откуда доносился непривычный нарастающий гул. Раздвинув придорожные кусты, мальчишки испуганно застыли: по дороге в направлении Минска двигались машины, колонны солдат, с засученными до локтей рукавами, в мундирах цвета болотной травы… Гитлеровцы торопились на восток.

— Вот бы сейчас сюда пушку или пулемет! — мечтательно, как только могут сказать одни мальчишки в двенадцать — четырнадцать лет, произнес Колька. Но тут же он вспомнил о раненых, размещенных в колхозной канцелярии. От волнения за их судьбу глаза его округлились. «Что будет с ними! — тревожно подумал он. — Надо скорее, скорее предупредить их…»

— Ребята, бежим обратно, в Тарасово! — первый бросился он в густую, стоявшую стеной, рожь. Но когда мальчишки поднялись на холм, они заметили столбы пыли по дороге, ведущей из Ратомки в деревню Тарасово. Сомнения не было — фашисты вот-вот войдут в их родную деревню.

Колька метнулся между амбарами и влетел в помещение колхозной канцелярии.

— Немцы! — выпалил он, с трудом переводя дух.

Первыми в деревню Тарасово ворвались гитлеровские мотоциклисты. В пятнистых плащ-палатках и защитных очках, точно какие-то чудовища, пронеслись они по опустевшей деревенской улице. За ними, ломая изгороди палисадников, во дворы въезжали бронетранспортеры, танки. Всюду слышалась гортанная чужая речь. Собаки, словно предчувствуя беду, заливались в яростном лае.

Вскоре по ступенькам колхозной канцелярии, на второй этаж, где были размещены тяжелораненые советские воины, поднялись гитлеровцы. Войдя в помещение, один из фашистских молодчиков гаркнул:

— Встать!

Тишина была достойным ответом.

От злости гитлеровский офицер побагровел.

Взглянув на переодетого в штатский костюм Кургаева, гитлеровец на ломаном русском языке, кивая в сторону раненых, спросил:

— Командиры?

— Нет! — твердо ответил Кургаев.

— Почему не в армии?

— Я — врач. Болен туберкулезом… — И как бы в подтверждение закашлял в поспешно поднесенный носовой платок.

Офицер брезгливо отвернулся. Потом, резко повернувшись к врачу, делая ударение на каждом слове, произнес:

— А ну, говори, сколько здесь евреев, командиров и комиссаров?

— Тут только одни русские и рядовые! — в тон ему смело ответил Кургаев.

— Ря-до-вые! — повторил гитлеровец. — Врешь, русская свинья! — И рукой, затянутой в черную лайковую перчатку, ударил врача по лицу. Было ясно, что гитлеровцы просто так отсюда не уйдут.

— Снять повязки! — яростно закричал гитлеровец. Раненые начали медленно разматывать пропитанные кровью бинты.

— Быстро, быстро! — не унимался гитлеровец. И не дожидаясь, когда красноармейцы выполнят только что отданную команду, подскочил к ближайшему из них. Им оказался оперированный ночью старший лейтенант И. С. Туровец. Резким ударом сапога он выбил подставку из-под его раненой левой ноги. Потом сильным рывком сорвал наложенную повязку. Острая боль насквозь пронзила Ивана Самуиловича. Он потерял сознание.

Не обращая внимания на состояние раненого, гитлеровец перешел к следующему. Им был оружейный мастер 284-го стрелкового полка 30-й стрелковой дивизии 10-й армии старшина Т. А. Максимов. С перебинтованной грудью Тимофей Андреевич лежал на носилках и тяжело дышал. Фашист, не задумываясь, рванул повязку на себя. Возобновившееся кровотечение мгновенно окрасило рану, грудь. От сильного рывка носилки накренились набок, потеряли равновесие и перевернулись. Максимов рухнул на пол.

Куражась над беззащитными, обессиленными тяжелоранеными, фашистские стервятники срывали повязки с раненых, подражая своему офицеру.

Вскоре очередь дошла и до еще живого молоденького солдата, раненного в живот. Он лежал тихо, безучастно, устремив взгляд прямо перед собой. Кургаев не выдержал и бросился на помощь:

— Его трогать нельзя!

— Это почему же? — с издевкой в голосе переспросил гитлеровский офицер.

— Он ранен в живот!

Тут же несколько сильных рук фашистских автоматчиков грубо оттолкнули Кургаева назад. Сорванная повязка с живота тяжелораненого солдата и сильный удар гитлеровского сапога завершили свое дело… Повернутый ничком, солдат уже больше не дышал.

В поисках оружия, документов гитлеровцы перетрясли до последнего пучка соломенную подстилку. Поднявшаяся пыль забивала нос, глаза. Трудно было дышать. А гитлеровцы в ярости все продолжали срывать окровавленные бинты. Несмотря на причиняемую врагом нестерпимую, острую боль, в помещении не было слышно ни стонов, ни криков. В этом мучительном поединке победили советские воины.

К концу «осмотра» вид помещения был страшным. На полу, на соломе, в разных позах лежали, тяжело дыша, красноармейцы с кровоточащими ранами. Гитлеровцы были уверены, что после такого «осмотра», без своевременной, высококвалифицированной хирургической помощи, медикаментозного лечения, хорошего ухода все советские воины обречены на мучительную, медленную смерть.

Перед уходом офицер, обращаясь к сопровождавшим его гитлеровцам, небрежно бросил:

— Всех взять на учет!

— Слушаюсь! — по-лакейски ответил один из них.

Почти весь день гитлеровская часть пробыла в деревне Тарасово. И весь день непрерывно дымились костры, военные кухни. Гитлеровские солдаты варили перебитых кур, поджаривали поросятину. Потом одни лениво нежились на июльском солнце, наигрывая на губных гармошках фашистские марши и песенки. Другие в тени развесистых ив, в бочках и корытах для стирки белья, принимали ванны…

Наконец-то к вечеру, оставив в деревне небольшое подразделение, фашистские войска ушли дальше. В придорожных кюветах постепенно оседала поднятая ими пыль. Деревня долго еще оставалась безлюдной.

Наступила первая короткая ночь на оккупированной земле.

На фоне зарева пожарищ у немецкой комендатуры виднелась фигура часового. Пугливо, подозрительно всматриваясь в темноту, он был готов в любой момент выпустить полный автоматный диск.

Но ничего подозрительного вокруг не было, и часовой продолжал размеренным шагом, как маятник, ходить взад и вперед.

Между тем тревога за раненых никому в деревне не давала покоя. Многие односельчане с наступлением темноты решили побывать у них. Но подойти к колхозной канцелярии, расположенной недалеко от охраняемой немецкой комендатуры, было непросто. И все-таки многим тарасовцам с риском для жизни удалось пробраться к раненым. И снова с собой они несли чистые простыни, наволочки, пузырьки с йодом, спиртом, хлеб, молоко, воду. Всю ночь поили и кормили раненых, помогали Кургаеву и Саблеру делать перевязки.