Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Странно, но разница в возрасте (хотя она в свидетельстве о браке была сокращена до шести лет: Агате, согласно этому свидетельству, было 37, а Максу — 31) облегчала Агате их отношения. Вслух она жаловалась на «твой чертов глупый возраст!!», но на самом деле молодость делала Макса в ее глазах менее опасным. Ничто в нем не напоминало ей Арчи, который никогда бы не написал: «Если ты относишься к нашему браку серьезно, мой ангел, то помни, что совместная жизнь может стать славной шуткой, если мы захотим ее таковой сделать». Она, однако, очень надеялась, что это будет шутка не над ней. Один раз ее уже сделали посмешищем в глазах общества. Ее сестра пламенно протестовала против их брака и не скрывала этого от Агаты (Макс в глубине души так никогда и не простил за это Уоттсов [275]). За две недели до свадьбы Мэдж прислала сестре в подарок носовые платки: «Я вовсе не имею в виду, что они пригодятся вытирать слезы; хочу, чтобы ты ясно это понимала». Она выражала надежду, что Макс будет заботиться о ее сестре, в противном случае «какая-нибудь из его древних мумий восстанет из гробницы, чтобы навести порядок, ибо, как мне говорили, в этих делах мумии прекрасно разбираются». Джек Уоттс, которому очень нравилась Агата, никогда, еще с Оксфорда, не любил Макса, оба они — и Мэдж, и Джек — подозревали, что истинным мотивом Макса является состояние Агаты. Такая мысль, должно быть, приходила в голову и самой Агате, особенно когда она читала его письма, касающиеся их медового месяца, который планировал он, а оплатить предстояло ей. Они должны были отправиться в Венецию («У меня есть белый блейзер на случай жаркой погоды»), потом в Югославию, а оттуда — в Грецию («Хорошо бы, я успел научиться там играть на пастушьей свирели»). Писал Макс и о пошлине за регистрацию брака: «…конечно, за все это должен был бы платить я».

Церемония бракосочетания была назначена на сентябрь в соборе Святого Колумба в Эдинбурге. Религиозная проблема была решена; Макс отнесся к этому очень легко, Агата — гораздо менее. «Ты по-прежнему уверен в себе? Я имею в виду в том, что касается религии. Тебя не мучают угрызения совести или чувство вины?» — не уставала пытать его она все лето 1930-го. «Случаются моменты, когда меня охватывает слепая паника… я чувствую: не надо… не надо… не надо мне ни за кого выходить замуж. Никогда больше!.. Но ведь это Макс. Макс, который всегда будет рядом… к которому я смогу прислониться, когда станет худо». [276]

Эти сомнения оставались, даже несмотря на то что шла подготовка к свадьбе. В конце августа Агата отправилась в Скай на отдых с Розалиндой, Карло и Мэри Фишер (которая должна была быть свидетельницей), а оттуда — в Эдинбург. Из Ская она писала о «безумии обмена великого, но чреватого бедой счастья на заурядное, но надежное. Знаешь, Макс, милый, я ненавижу, когда я несчастлива… О, мой дорогой, никогда, никогда не сомневайся, мы всегда будем друзьями, даже если не поженимся». [277]

Это тоже немного отдает представлением, хотя в основе лежат подлинные чувства, но вызвано желанием получить такой ответ, на какие Макс был великим мастером: «Тебе нужно побыть храброй еще две недели, чтобы стать самым счастливым ангелом на свете». На самом деле Макс никогда серьезно не сомневался, что Агата решится на замужество. Один раз, когда она, казалось, захотела расторгнуть их планы, он пустил в ход беспроигрышный мужской козырь — оборвал общение. «Ты свин, Макс. Три дня как уехал — и ни единого слова… Знаешь, ты, наверное, не любишь меня. О, Макс!» [278]И это решило дело.

Самой большой тревогой Макса накануне сентября была, вероятно, реакция супругов Вули. Ему все еще было необходимо их покровительство, хотя бы на один сезон, и он добивался одобрения Кэтрин, несмотря на то что она чувствовала себя униженной из-за его отношений с Агатой. Мы не можем знать, каково было отношение Макса к Кэтрин в урские годы, но образ Луизы Лейднер из «Убийства в Месопотамии» — это образ весьма соблазнительной женщины, которая вполне могла произвести впечатление на неопытного молодого человека вроде него. Слабые подозрения возникли у Агаты после их первого путешествия вдвоем по иракским достопримечательностям: вернувшись в Багдад, Агата мечтала о горячей ванне; Макс ей ее приготовил, но потом уступил Кэтрин. Уже в 1943 году, 14 февраля, Агата писала ему: «Ты не забыл послать валентинку К. Вули?!!» Она шутила, но было ли это так уж смешно?

В мае 1930 года он настоял, чтобы они с Агатой вместе написали Кэтрин письмо с неприятным для нее известием об их помолвке. Ответ был любезным: «Приятно узнать, что два человека, которых я люблю, собираются составить счастье друг друга», — хотя месть могла воспоследовать позже. Кэтрин говорила, что следовало повременить со свадьбой, поскольку самому Максу не пойдет на пользу то, что он так быстро получит все, чего желает. Это было проницательное, хотя и оскорбительное предположение, но не в стиле Агаты было держать мужчин на поводке. Агата написала Максу: «Бесполезно — я никогда не смогу научиться олимпийскому, как у К., отношению к мужчинам. Я всегда буду считать их либо свинами, либо милейшими людьми». [279]

В былые времена, когда мужчины, Реджи Луси например, падали к ее ногам, обутым в изящные ботиночки на пуговках, она, конечно, тоже обладала шармом, «как у К.». Теперь она была усталой, одинокой и исполненной благодарности. Она почему-то знала, что, несмотря ни на что, союз с Максом ей подходит. Он позволит ей вновь обрести рухнувшую было веру в себя: «Вот, Арчи, смотри, я еще в состоянии найти себе мужа, который на пятнадцать лет моложе тебя!» И это даст ей свободу, о которой она мечтала. Брак ничуть не помешает ей писать, потому что Макс был слишком тактичен, чтобы вторгаться в ее профессиональную жизнь, и слишком уверен в себе, чтобы завидовать ее успеху. Этот брак не потребует от нее что-либо в себе менять, что, очевидно, пришлось бы делать, останься она с Арчи. Тем не менее Агату беспокоило то, что внешность ее тускнеет и что она набирает вес, хотя она и старалась обратить это в шутку. «Возможно, я (маленький поросенок) и есть твой любимый размер!! Скажи, что так!» Впоследствии Макс часто поддразнивал ее на эту тему, но в тот момент ответил: «Я знаю только, что ты прекрасна!» — и она была благодарна ему за эту ложь.

Самое главное — брак обеспечивал ей дружеское общение. За это она была готова рискнуть многим. Ей нужно было одиночество, но не полное одиночество. Тусклые, печальные годы конца 1920-х чуть не доконали ее: ложиться спать одной, видеть в зеркале, как увядают лицо и тело, пытаться соорудить себе новую жизнь из дружб и вечеринок, держа при этом в памяти ту, другую, которая была когда-то, льнуть к Питеру так, словно только его любовь заполняет разрыв между нею и пустотой. И вот этот невысокий улыбчивый человек пришел, чтобы спасти ее. «Благослови тебя Бог, любовь моя, — писал он ей 6 сентября, за пять дней до свадьбы. — Я хочу, чтобы ты была так же счастлива, как я, и думаю, что ты будешь, дорогая моя». Это была доброта, и Агата пила ее жадно, как воду в пустыне. Она собиралась стать для него лучшей женой, чем была для Арчи, потому что не была в него влюблена. И он не был в нее влюблен. Их соединяла не любовь, и это, как она думала, могло принести больше счастья.