Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Потому что Арчи не отпускал ее. Иначе зачем было бы ей писать «Неоконченный портрет»? В 1933-м у нее была масса других дел — она написала «Восточный экспресс», «Ответ знает Эванс», несколько рассказов для сборников «Тайна Листердейла» (остальные были взяты из журнальных публикаций) и «Расследует Паркер Пайн». Страстное желание писать, которое несколько ослабло в первые два года замужества, снова сжигало ее. И чего ей хотелось больше всего, так это заново пересмотреть прошлое. Она желала сама вскрыть былые «раны». Она была писателем. Только писателю может этого хотеться.

И снова все вернулось: идиллическое детство, обожаемые мать и муж, конец света. Как она вынесла это? Вынесла, потому что за нее это делала Мэри Вестмакотт.

Агата помогла Максу достичь заветной цели — начать собственные раскопки. Проведя один сезон в Ниневии, он копал теперь в Арпачии, в Ираке, — увы, из-за политической ситуации ему суждено было провести там только один сезон 1933 года. Агата делала зарисовки и писала, что она «лопалась от счастья», когда в «нашем крохотном, как прыщик, холме» обнаружилось потрясающее собрание древней керамики из сгоревшей гончарной мастерской. Все это доставляло ей огромное удовольствие, хотя зять отзывался о ее увлечении археологией так: «Максу это нравится — значит, нравится и Агате». [291]И в то же самое время она обдумывала «Неоконченный портрет» — этот любовный гимн прошлому.

В конце романа она пишет о мужчине, который хочет жениться на героине после ее развода:

«Он говорил: что мне нужно, так это доброта… он тоже был несчастлив. Он знал, что это значит.

Нам было хорошо вместе… казалось, нам нравятся одни и те же вещи. И он ничего не имел против, чтобы я оставалась сама собой. То есть я могла вести себя как мне хочется и быть восторженной, и он вовсе не считал это глупостью… Он был — прозвучит, наверное, странно, но так оно есть, — он был для меня как мама…»

В глубине души героиня хочет выйти замуж за этого человека, Майкла, но не выходит. Слишком велик страх снова пережить боль. Она пытается покончить с собой, но ее спасают. После этого она выходит в мир, чтобы лицом к лицу встретиться с будущим. «Она возвращалась в тридцатидевятилетнем возрасте… чтобы наконец повзрослеть, — заключает автор. — А историю своей жизни и свой страх оставляла мне…» Вероятно, именно это чувствовала Агата, приближаясь к финалу «Неоконченного портрета». Прошлое стало прошлым и было погребено под словами. Но конечно же, все не так просто.

Годы до, во время и после войны — самые продуктивные в писательской жизни Агаты. Созданные в это время книги наполнены эмоциональным содержанием, несущим отпечаток авторского опыта, что делает их принадлежащими к несколько иной категории: «Смерть на Ниле», «Печальный кипарис», «Пять поросят» и «Лощина». Есть и такие, которые под внешним мастерством обнаруживают необычайную глубину: «Убийство под Рождество», «Убить легко», «И никого не стало», «Зло под солнцем», «Н или М?», «Труп в библиотеке», «Каникулы в Лимстоке», «По направлению к нулю», «Берег удачи» и «Кривой домишко». В этот период Агата также написала лучшие сборники рассказов — «Убийство в проходном дворе» и «Подвиги Геракла». И наконец, тогда же она создала два превосходных вестмакоттовских романа — «Разлученные весной» и, быть может, вообще лучшую свою книгу «Роза и тис».

Не грех повторить: Агата была писателем. Отрицать это, как говаривал Пуаро, значит отрицать очевидное. (Кто еще написал так много? Блайтон? Вудхаус? Оба они, как и Агата, создали убедительный мир художественной реальности.) В тоже время нельзя не признать, что во время войны Агате приходилось много писать: ее финансовое положение изменилось, на какое-то время она оказалась вынужденной жить впроголодь. И все же это не объясняет безудержной продуктивности тех лет, яркости книг, созданных как бы под давлением обстоятельств, и того факта, что, когда у нее выдалось всего несколько свободных дней — бесценная удача во время войны, — она потратила их на то, чтобы закончить «Разлученных весной». Да, ей приходилось писать для денег, но она и не могла не писать. Вот так просто.

«Вы считаете меня успешной? Как смешно», — говорит Генриетта Савернейк в «Лощине».

«— Ну конечно же вы успешны, моя дорогая. Вы художница. Вы должны гордиться собой; вы не можете не быть успешной.

— Я знаю, — сказала Генриетта. — Мне это многие говорят. Но они не понимают… не понимают главного… Скульптура не то, что можно задумать, а потом успешно претворить в жизнь. Это нечто, что на тебя наваливается… наваливается так, что ты чувствуешь себя схваченной за горло и рано или поздно оказываешься вынужденной искать пути примирения. Тогда ненадолго ты обретаешь покой — пока это не навалится снова».

То, как легко — на сторонний взгляд — Агата писала, и то, какие — на первый взгляд «легкие» — книги создавала, дало критикам повод считать ее плодовитость само собой разумеющейся. Но то, что она делала, было незаурядно. Писательство стало важнейшим делом ее жизни, пусть она сама предпочитала так и не считать. «В жизни это было никому не заметно, она была так скромна, — писал ее друг А. Л. Роуз. — [Но] ее личность как писателя — совсем другое, словно бы это были два разных человека». [293]

Да, два: потому что Агата хотела иметь и обычную жизнь. Она ее «вскармливала». Она жила ею ради собственного удовольствия, и это было существенно важно для ее работы; это было своего рода наркотиком, поскольку, в отличие от большинства писателей, других она не употребляла. Как писал Роуз, «внешне у нее была полноценная, нормальная социальная жизнь, в которой было все: семья, два замужества, друзья, гостеприимство, развлечения, забота о доме (в чем она была большая мастерица), хождение по магазинам (что она обожала)… Но все это состояло на службе у другой ее жизни — жизни в мире воображения».

«Уже много лет назад Генриетта усвоила этот трюк: запирать мозг в водонепроницаемое помещение. При этом она могла играть в бридж, вести интеллектуальную беседу, четко выражать свои мысли в письме, но отдавала любому из этих занятий лишь ничтожную часть сознания». [294]