Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Об этом же она писала через год после замужества, когда работала над «Смертью лорда Эджвера». Слова принадлежат Пуаро, мысли — Агате:

«— Предположим, он женится на девушке, которая страстно в него влюблена. Много ли в этом пользы? Мне часто доводилось убеждаться, что иметь жену, которая его любит, — большое несчастье для мужчины. Она устраивает сцены ревности, выставляет на посмешище, желает, чтобы все его время и внимание принадлежало только ей. О! Non, это не ложе из роз».

Итак, в определенном смысле она стала реалисткой. После счастливого медового месяца («столько было восхитительного») она соглашается, чтобы Макс по требованию Вули немедленно отправился в их распоряжение. В той ситуации они вели себя неподобающе, как, в сущности, и всегда. Как сказал Макс: «Эти дьяволы собираются сделать все от них зависящее, чтобы осложнить нам жизнь». Агата уже понимала, что Леонард просто слабый человек, и винила во всем Кэтрин. «Думаю, К. ревнует не к счастью, а только и исключительно к деньгам!» — писала она.

Вули выжали из Макса последние силы накануне свадьбы («Заставляли его сидеть зарисовывать керамику ночи напролет, в том числе и ночь накануне бракосочетания», — рассказывала Джоан Оутс [280]), а потом уже 15 октября вызвали в Багдад. Все бы ничего, но Агата заболела в Афинах в последний день их медового месяца. Это было похоже на пищевое отравление, скорее всего вызванное «радостным поеданием креветок и лангустинов», и ее состояние было очень серьезным. Агату положили в больницу, а Макс отбыл к месту службы. «Только что приходил врач, — писала она ему из Греции, где лечение стоило целое состояние, — и по его манере можно было безошибочно догадаться, что он считает тебя жестоким и бессердечным… Бедный мой Макс, а ведь ты так добр и нежен к своему Ангелу». [281]

Что она думала на самом деле, узнать невозможно. Конечно, она винила Вули — Кэтрин в первую очередь — за то, что они терроризировали Макса, заставив малодушно повиноваться им (тем более что сами они объявились в Багдаде лишь неделю спустя), но разве сам он не говорил, что теперь предан только Агате? Она настаивала, чтобы он вернулся в Багдад, но, разумеется, ей было бы приятно, если бы он вопреки ее настояниям принял решение остаться с ней. «Не забывай подробно сообщать мне о своем здоровье и напиши, действительно ли ты полностью избавилась от всех последствий отравления, — требовал он в своей пунктуальной манере. — Думаю, что теперь я не буду страшиться встречи с Вули и вполовину так сильно, как прежде. Теперь, когда у меня есть мой ангел, о котором я постоянно думаю, я стал более независимым и отстраненным». [282]

Агата благоразумно не касалась этого эпизода в течение пяти лет, пока в романе «Смерть в облаках» не упомянула «англичанина, у которого заболела жена. Самому ему было необходимо к определенному дню оказаться в Ираке. Eh bien, вы не поверите, — но он бросил жену и уехал». Английская девушка, которой Пуаро рассказывает эту историю, отвечает: «Наверное, работа должна стоять на первом месте», — но сам факт, что Агата косвенно обнародовала тот эпизод, дает основание предполагать, что рана не зажила.

Несмотря на своевременное возвращение Макса после медового месяца, спасти отношения с Вули было невозможно. «Именно Кэтрин не только запретила Агате появляться в Уре, но и заявила, что ей вообще не разрешается приезжать в Ирак, — рассказывала Джоан Оутс, — потому что Макс предложил, чтобы она остановилась в отеле в Багдаде и он мог время от времени ездить к ней на выходные». Агате прозрачно намекнули, что это невозможно; сам Вули дал ей это понять, когда они с Агатой ужинали накануне ее свадьбы. Это было совершенным безумием, но не имело существенного значения. Макс уже искал другую работу, и этот сезон в Уре должен был стать для него последним. Работа с Леонардом Вули позволила ему приобрести опыт; он нашел жену и благодаря женитьбе стал состоятельным человеком. Будущее представлялось ему блестящим. Что касается Агаты, то она писала ему из Лондона, где наконец закончилось ее путешествие:

«Впервые за несколько лет я вернулась в Англию без горестного ощущения.

Мой дорогой, ты снял такой груз с моих плеч — я даже не догадывалась прежде, что он был таким тяжелым, — что чувствую, как заживают мои многочисленные раны. Они еще при мне, но мало что может заставить их снова открыться». [283]

Вероятно, это было напоминанием Максу о том, что она все еще уязвима. Вернувшись в Эшфилд, где Розалинда продемонстрировала весьма холодное отношение к новому статусу матери, заявив: «Наверное, неплохо иметь два набора родителей», — Агата написала:

«Я бы не перенесла, если бы ты когда-нибудь стал менее добрым, чем теперь…

Я знаю, что у мужчины лучший период жизни часто бывает именно в твоем возрасте. Тогда у них и представления тоньше, и жизненные идеалы крупнее. А потом, довольно часто, жизнь обуживает их: они становятся эгоистичными, сосредоточенными на себе, мелочными, потакающими своим желаниям и придирчивыми. Ты не должен стать таким, ты должен всегда оставаться Максом». [284]

Тем не менее она была счастлива. «Все говорят, что я очень хорошо выгляжу, помолодела на десять лет и что мне очень идет быть замужем за тобой». Возможно, ей еще больше шло быть замужем и в то же время принадлежать себе самой, пока Макс оставался в отъезде. Она была свободна и чувствовала себя в безопасности, как в былые времена. Письмо от ноября 1930 года искрится, словно шампанское:

«Сегодня провела очень волнующий и предосудительный день — была на распродаже!.. О, какое я получила удовольствие… Очаровательные чиппендейловские комоды ушли по восемь фунтов десять шиллингов, я просто немного опоздала. Может, оно и к лучшему — не представляю, куда бы я их поставила! Как весело жить. Думаю, что археология — самое волшебное занятие на свете…

Но я стараюсь изо всех сил быть достойной женой. Нарисовала один дополнительный горшок [по совету Макса она брала уроки рисования]… Премьера „Черного кофе“ — 8 декабря, так что мне придется на будущей неделе съездить в Лондон на репетицию. У меня действительно сейчас куча дел… Шесть знаменитых авторов детективных романов снова приглашены на радио [285]— мы встречаемся 5 декабря, чтобы обсудить план передач. Дороти Сэйерс начнет 10 января, я продолжу 17-го и потом еще 31-го. Это все весьма занятно.

Чем я еще занимаюсь, так это вышиваю павлина — я начала его вышивать, когда мне было девятнадцать лет, и недавно нашла… Чувствую себя так, словно вернулась в свои девятнадцать!»

В декабре, сдав внаем оба своих дома, она писала из дамского клуба «Арми энд нейви»,

«…просто чтобы сказать, что ты — мой обожаемый Макс, которого я люблю так, что даже страшно, и могу заполнять целые страницы поцелуями, как делают дети!! Очень нежными поцелуями… Я действительно пугающе счастлива, дорогой. И именно это придает изюминку всему и делает жизнь восхитительной».