Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Безумная борьба за то, чтобы избежать банкротства, тянулась еще долгие годы; логика британских властей состояла в том, что они предпочли бы подорвать этику трудолюбия Агаты или вынудить ее искать убежище от налогов, нежели найти для нее разумную форму налогообложения. В марте 1949-го Агата писала Корку из Багдада: «В любом случае — какого черта! Вот что я думаю сейчас о подоходном налоге». Позднее ей пришлось смирить себя под напором обстоятельств, но в то время она еще хорохорилась (вероятно, не верила, что это может быть правдой). Корк посылал ей неиссякающий поток чеков за продажу прав на публикации в периодике, на инсценировки и так далее, и в порыве великолепного демонстративного неповиновения она вела себя так, словно над ней не нависала зловещая тень налогового сборщика, продолжая жить на широкую ногу и называя это своей «былой плутократией». Она больше не думала о продаже Гринвея — хотя из соображений снижения налогов он был превращен в «хозяйство для выращивания овощей», — равно как и Уинтербрука, и дома на Крессуэлл-плейс; более того, приобрела еще и новую квартиру в Челси, на Суон-Корт, [391]отделку которой характеризовала как «живопись, с которой можно жить». Она любила свои дома, свои сады, она любила путешествовать, хорошо поесть, любила купания, избранную компанию, она обожала свободу, простор, обожала проявлять необыкновенную щедрость и по-прежнему охотно ублажала себя этими удовольствиями. Все это пышным цветом цвело вокруг работы, которая составляла стержень ее жизни.

Теперь она писала меньше, чем прежде, и это наводило панику на Корка, поскольку он относил это на счет ее нежелания трудиться, чтобы обогащать всяких Стаффорд-Крипсов: [392]«Мы на самом деле очень обеспокоены тем, что вся эта шумиха вокруг налоговой политики оказывает плохое воздействие на миссис Мэллоуэн», — писал он одному из ее бухгалтеров, Норманну Диксону, в 1948 году. В агентстве Корка, «Хью Мэсси», привыкли полагаться на «до настоящего времени нашу самую высокооплачиваемую клиентку» и ее чудесную способность создавать непревзойденные рукописи, но в течение 1948 года она не написала ничего. По окончании войны у нее был прилив творческой активности, что-то вроде второго дыхания, в результате чего появились три из ее лучших книг: «Роза и тис», «Берег удачи» и «Кривой домишко». Затем последовало молчание, словно ее заколдовали. Следующей полномасштабной книгой стал роман «Объявлено убийство», написанный в начале 1949-го, и это было уже нечто совсем другое. Затем появились такие книги, как «Миссис Макгинти с жизнью рассталась», «Игра зеркал», «День поминовения» и «Карман, полный ржи» (все, разумеется, высокопрофессиональные — так сказать, Агата Кристи на автопилоте), и началась бурная театральная активность, в которой самым заметным явлением стала радиопьеса «Три слепых мышонка», написанная в ознаменование восьмидесятилетия королевы Марии в 1947 году и под названием «Мышеловка» [393]поставленная в 1952 году на сцене театра «Амбассадор».

Агата радовалась своему тогдашнему театральному успеху. «Мне нравилось писать пьесы, — признавалась она впоследствии, отдавая дань уважения своему другу и режиссеру сэру Питеру Сондерсу, с которым она познакомилась, когда он ставил „Лощину“. — Это не было делом всей моей жизни, как книги, но доставляло большое удовольствие благодаря интересной технике». Несмотря на чрезвычайную популярность всего, что она писала, пьесы Агаты в целом были легковесными. Только созданная в 1937 году и никогда при жизни автора не ставившаяся пьеса «Эхнатон», действие которой происходит в Древнем Египте, и «Вердикт», постановка которой провалилась в 1958-м, обладают подлинной глубиной. Инсценировки романов демонстрируют способности Агаты к жанровым переложениям — она всегда знала, что «сработает», — но и они лишены той тонкости, коей обладают оригиналы. «Лощина» и «Пять поросят» (последнее название было изменено на «Назад к убийству») гораздо слабее в качестве пьес, словно Агата сама не сознавала, что делает ее романы такими хорошими книгами. Вестмакоттовский роман «Дочь есть дочь» тоже поначалу был задуман как пьеса. И хотя роман не свободен от доставшейся ему в наследство от пьесы «сценичности», в нем гораздо больше светотеней, нежели в драматической версии.

Тем не менее на протяжении пятидесятых именно театр отвлекал на себя большую часть внимания Агаты. В промежутках она писала лишь то, что Коллинз называл «Кристи фор Кристмас» — «Кристи на Рождество» (шутливый девиз, который в 1961 году придумал для них Уильям Коллинз, звучал так: «Для лишних 26 тысяч экземпляров сгодится»). Если глубокий и сострадательный роман «Кривой домишко» знаменовал окончание целой эпохи, то этого никто особо не заметил, и менее всего публика, которой Агата Кристи никогда не надоедала и которая очень удивилась бы, узнай она, что у женщины, о которой писали, что она зарабатывает две тысячи фунтов в неделю, была реальная перспектива переселиться на Квиар-стрит. [394]

Публика желала читать размышления Агаты Кристи в газетах, слышать ее голос по радио, разглядывать ее фотографии, собирать ее автографы, прислушиваться к ее мнениям, забрасывать ее письмами от поклонников, оскорбительными письмами, письмами с просьбами, благоговейными письмами. «Мне придает такое чувство самоуважения уже то, что я пишу человеку, которого обожаю», — писала юная девушка из Пакистана. «Вы второй самый выдающийся писатель в истории человечества, только Шекспир, которого я, к сожалению, читал очень мало, но, разумеется, должен прочесть, лучше Вас» — это из письма другого поклонника. А вот какое письмо пришло от женщины из Стокпорта: «Сегодня утром меня постиг очередной удар: я получила счет за электроэнергию, составивший более шести фунтов. Откуда взять деньги, чтобы оплатить его, ума не приложу. Не будете ли Вы моим ангелом, не поможете ли?» Более настойчив был некий мужчина, который писал: «Два дня назад я попытался ограбить банк в Бреконе, Уэльс… Я писал не менее чем сорока богатым людям, даже самому богатому человеку в мире, но ни один из них даже не пожелал встретиться со мной; может, со мной что-то не так? Только Вы можете спасти меня». Читатель из Аберистуита протестовал против шутливой ремарки миссис Оливер из романа «Карты на столе» «Я никогда не доверяла валлийцам»: «Ваши завуалированные нападки на народ Уэльса нанесли и еще нанесут большой ущерб репутации Ваших книг и Вашей собственной». Еще какой-то мужчина советовал ей «расстаться наконец с этим невыносимым бельгийцем; он становится слишком занудным». Молодой человек из Гонконга («Я ростом с Эркюля Пуаро») писал: «Я восхищаюсь Вами, уважаю Вас и люблю Вас, мисс Кристи, больше всего на свете!» Ее спрашивали, что она думает об Америке («Встречались ли Вы когда-нибудь с антиамериканизмом в Англии?» — «Нет»); о «les grands sujets féminins» — «великих женских сюжетах» («Ничто не ненавижу больше, чем их. Таким и скажите!»); о молодых годах Пуаро и мисс Марпл. Ее спрашивали, где купить чай «Лапсанг сушонг» («В „Фортнуме“», — отвечал Корк). Редакторы сборников цитат просили разрешения включить в одну из антологий ее предполагаемое высказывание о том, что «археолог — лучший муж, о каком может мечтать женщина: чем старше она становится, тем больше его интересует». (Корк: «На самом деле Агата Кристи этого не говорила, и ничто не может взбесить ее больше, чем попытка приписать ей эти слова».) «Вог» спрашивал, не поделится ли она с его читателями тем, какие рождественские подарки она больше всего хотела бы получить («НЕТ», — крупно нацарапала она на письме). Би-би-си предполагала сделать серию фильмов о «знаменитых людях у себя дома» и хотела снять ее в Гринвее. Литературные общества приглашали ее выступать у них, организаторы фестивалей мечтали, чтобы она разрезала ленточки на открытии, писатели — чтобы она читала их рукописи. «Какие глупые письма иногда приходят», — писала она Эдмунду Корку.