Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Взгляд Ф. Д. Джеймс на творчество Агаты Кристи отличается от взгляда подавляющей части братства — или сестринства — писателей-детективщиков, хотя и ей сюжеты Агаты зачастую кажутся абсурдными. «Мне особенно нравится — с точки зрения неправдоподобия — „Труп в библиотеке“. Здесь сначала нас хотят заставить поверить, что именно танцовщицу-блондинку желали убрать с дороги (а ведь легко можно было убить старика, положив ему подушку на голову)… А потом предлагается невероятный сюжет с похищением девочки-скаута, совсем на нее не похожей… Это невозможно хотя бы по времени. Любая женщина знает: чтобы покрасить брюнетку в блондинку, нужно сначала обесцветить волосы, на что требуется несколько часов и немалое умение. Патологоанатом с первого взгляда на иные участки волосяного покрова догадался бы, что жертва не натуральная блондинка! Но разумеется, никакого патологоанатома нет… Однако все это не имеет значения, потому что мы находимся в Кристиленде. Мы имеем дело не с привычной реальностью. Мы имеем дело с иной формой реальности».

В этом, конечно, и дело; причем дело более тонкое, чем представляется. Понятие «Кристиленд» слишком часто толкуют самым что ни на есть банальным образом, не как художественное построение, а как театральную декорацию. Агата Кристи навечно застыла в образе участницы чаепития в доме сельского викария, втыкающей вилку в свой тминный кекс в тот самый момент, когда жена банковского управляющего задыхается, отведав сандвич со стрихнином. Мир несется вокруг нее, а она остается в 1932 году — в том времени, когда служанки страдали увеличенными аденоидами, дамы никогда не показывали своих чувств на людях и евреев, черт бы их побрал, приходилось приглашать к себе погостить на выходные.

Критика, прозвучавшая в передаче «Я обвиняю», не совсем безосновательна. Идеи, которые свободно витают в книгах Мэри Вестмакотт, в детективных сочинениях обстрижены до диктуемых жанром потребностей. Если в «Розе и тисе» тема сословий исследуется открытым пытливым умом, то в детективных романах автор являет нам то, что теперь не задумываясь назвали бы снобизмом. В «Трупе в библиотеке», например, богатый старик начинает покровительствовать молодой гостиничной танцовщице за несколько недель до ее убийства, к превеликому ужасу членов его семьи, для которых эта девушка — «обычная охотница за богатством». Когда ее находят мертвой, на ней старое платье, из чего мисс Марпл делает вывод, что она не готовилась к свиданию, иначе оделась бы во что-нибудь новое. «Хорошо воспитанная девушка, — говорит она, — всегда очень тщательно следит за тем, чтобы быть одетой сообразно случаю. Я имею в виду, что, каким бы жарким ни был день, хорошо воспитанная девушка не появится в важный момент в шелковом цветастом платье. [Но] Руби, конечно, не была — как бы это выразиться — Руби не была леди. Она принадлежала к тому сословию, где принято надевать свою лучшую одежду, какой бы неуместной она ни была в данной ситуации».

В жизни Агата, быть может, действительно была немного склонна к снобизму — это подтвердили бы даже любившие ее люди, но ее снобизм не был оскорбительным и она вполне могла проникнуться чувствами тех, кто, как рабочий Майкл из «Ночной тьмы», видит жизнь с другой стороны. Однако она выросла с определенными понятиями о социальной иерархии и предпочитала их придерживаться («Как трудно жить без слуг!» — писала она в 1950-х). Как бы ни любила она Шарлотту Фишер и Эдмунда Корка, в известном смысле она относилась к ним как к обслуге.

Более серьезны зачастую выдвигаемые против нее обвинения в ксенофобии, даже расизме. Это последнее основывается главным образом на первоначальном названии романа «И никого не стало», что абсурдно, поскольку в 1938 году «Десять негритят» были всего лишь детской считалкой. Но к 1960-му такое название звучало уже оскорбительно (так же, хотя и несколько меньше, как и предлагавшееся взамен «Десять маленьких индейцев»), и когда в 1966 году пьеса по этой книге ставилась в Бирмингеме, перед театром стояли люди с плакатами, осуждавшими «презрительное отношение к людям с цветной кожей». А вот то, что в книгах Агаты встречаются чрезвычайно неудачные высказывания о чернокожих людях, действительно достойно сожаления. «Я не какой-нибудь чертов ниггер», — говорит пьяный молодой человек в «Смерти лорда Эджвера», а в «Смерти в облаках» молодая супружеская чета приходит к согласию в том, что они «ненавидят громкие голоса, шумные рестораны и негров». В «Хикори-дикори» есть персонаж, «мистер Акибомбо», чья примитивная речь наверняка оскорбила бы современных сенситивистов, хотя у самой Агаты подобных намерений не было («Здесь среди студентов нет чувств подобного рода [расистских], и Салли, разумеется, не такая. Они с мистером Акибомбо часто обедают вместе, а человека чернее его едва ли сыщешь»).

Когда Агата была ребенком, ее отец, Фредерик Миллер, написал рассказ «Дженкинс дает обед». Описывая нью-йоркскую клубную жизнь, он рассказывает об игре, которой забавлялись молодые люди голубых кровей в «Юнион клаб», ставя на число чернокожих, которые пройдут мимо окон за определенный отрезок времени. Игра называлась «Ниггер туда — ниггер сюда».

Иными словами, Агата родилась и выросла в мире, где было принято так думать и так говорить. «Как это, в сущности, глупо!» — ответила она Эдмунду Корку, когда он перед восстановлением спектакля в 1962 году написал ей: «Помните, что у нас были проблемы с названием». Но написанное Агатой в преклонном возрасте стихотворение «Размышления на расовую тему» доказывает, что случайные проявления предрассудков на самом деле не носили ни существенного, ни устойчивого характера; в этом стихотворении она ведет спор с белым человеком по поводу его «депигментированной гордости».

Впрочем, больше всего неприятностей принесли ей высказывания о евреях. После войны и в издательство «Коллинз», и в выпускавшее ее книги американское издательство «Додд Мид» приходили возмущенные письма, а в 1947 году «Додд Мид» получило официальный протест от Лиги борьбы против диффамации. Эдмунд Корк не посвящал Агату в то, каких масштабов достигла проблема, хотя в 1953 году писал своему американскому коллеге Харолду Оуберу: «Да, уполномочьте „Додд“ во всех последующих книгах всегда опускать слово „еврей“, если оно относится к отрицательному персонажу». В защиту Агаты приводился тот факт, что в вестмакоттовском романе «Хлеб великанов» имеется обаятельный персонаж-еврей Себастиан Левин, обладающий «той удивительной зрелостью взгляда, которая является типично семитским наследием». Двумя годами позже, однако, в «Смерти лорда Эджвера», один из персонажей упомянет «сидящую в своей ложе в „Ковент-Гардене“ (прошу у нее прощения, чернявую) красавицу Рейчел», чей «длинный еврейский нос трепетал от волнения».