Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Идея английского убийства не так уж поверхностна. Оно ведь не просто «уютное», оно — следствие поклонения строгому порядку во Вселенной, и если совершается акт, чудовищно этот порядок нарушающий, то вся надежда на то, чтобы сохранить это втайне. Отсюда и пристальное внимание к людям. Люди — это не только их эмоции, это и взаимодействие между их внутренним и внешним «я». Сущность именно этого взаимодействия и извлекает из жизни английское убийство. Ее извлекает Агата Кристи.

Придумывание головоломок было ее «коньком». Мозги ее были устроены так, что выхватывали из жизни любой потенциальный сюжет. Обладала она и концептуальной смелостью, позволявшей ей придумывать непредсказуемые развязки, когда преступником оказывался вовсе не один из вероятных подозреваемых, как почти всегда бывает в других детективных романах. У нее развязка — вопрос нахождения виновного не просто среди многих невинных, у Агаты виновным может оказаться любой, или никто, или ребенок, или очевидная жертва. Сюрприз состоит не в том, «кто это сделал», но в удивительных вероятностях, таящихся в самой идее разгадки.

Из-за легкости ее письма — которая, однако, весьма нелегко ей давалась — и необыкновенной ясности изложения Агату Кристи нередко рассматривали скорее как умелую ремесленницу, нежели писательницу. Она сама употребляет это определение в «Автобиографии». Когда в 1956 году ее наградили орденом Британской империи второй степени («Титул Дамы Британской империи — минимум того, что она заслуживает!» — писал Эдмунд Корк), она пошутила: «Ну вот, приподняли простушку!» Но это лишь еще один пример ее притворства, демонстрация того образа, который она предъявляла публике и который решительно противоречил уверенной гордости за свою работу, явно проступавшей в ее переписке со своим литературным агентом. «Я вам не цирковая собачка, — писала она в 1966 году. — Я писатель». [416]

Но многие смотрели на нее именно как на «цирковую собачку». «Агата Кристи сочиняет одушевленную алгебру, — писал Фрэнсис Уиндэм в своем, по сути восторженном и тонком, эссе 1966 года. — [Она] держит дистанцию, соблюдая правила ремесла, которые сама же установила и которые редко нарушает. Эта, самая ходкая из ее книг отвлеченна, загадочна, логична и абсолютно безжалостна». Другие критики высказывали ту же мысль, но в менее лестных выражениях. «Кому какая разница, кто убил Роджера Экройда?» — знаменитый вопрос, поставленный Эдмундом Уилсоном в 1944 году в эссе, где он препарировал жанр как таковой и, по словам колумниста «Таймс» Бернарда Левина (1977), «не нашел ни одной книги, достойной того, чтобы умный взрослый человек тратил на нее время. Ибо они не более чем словесный эквивалент тех стальных головоломок, в которых два фрагмента изогнутого металла кажутся неразъемными до тех пор, пока вы не повернете их определенным образом… и тогда они распадаются сами, без дальнейших усилий». Агата Кристи, писал Левин, была лучшей, но такая похвала почти ничего не значила. Он согласился бы с так называемым другом Агаты Робертом Грейвзом (который на самом деле предпочитал общество Макса Мэллоуэна), в лицо хвалившим ее книги, а за глаза утверждавшим, что «ее английский язык — это язык девочек-школьниц, ее сюжеты большей частью искусственны, а подробности — фальшивы». [417]

В 1958 году Реймонд Чандлер писал французскому критику Роберу Кампини: «Мне очень трудно поверить, что миссис Кристи сбивает своих читателей с толку, не прибегая к обману. Не вернее ли сказать, что она преподносит сюрпризы скорее тем, что разрушает портрет персонажа, который до определенного момента рисовала красками, совершенно несхожими с теми, которые использует в конце?» Чандлер был раздражен романом Агаты Кристи «И никого не стало», который ему рекомендовали как «идеальный детектив» и который показался ему полным несуразностей.

«Я очень рад, что прочел эту книгу, потому что она позволила мне наконец навсегда решить для себя вопрос, который долго вызывал у меня сомнения [писал он другу в 1940 году]: возможно ли написать безоговорочно честный детектив классического образца? Невозможно. Чтобы затемнить дело, приходится подделывать ключи к разгадке, манипулировать хронологией, играть в совпадения, принимать за бесспорное то, что вероятно в лучшем случае лишь на пятьдесят процентов. Чтобы нельзя было заранее угадать личность убийцы, автор вынужден фальсифицировать характер персонажа, что задевает меня больше всего, потому что у меня есть чутье на характер…»

С тех пор и другие писатели детективного жанра начали отзываться об Агате в том же духе. По словам Джулиана Саймонза, она писала «скорее загадки, чем книги». Г. Р. Ф. Китинг сказал о ней: «Она никогда не старалась демонстрировать талант в своих сочинениях — лишь изобретательность в сюжетах». Даже восхищение, как видим, высказывалось не без оговорок. Но в 1992 году критика стала злобной, что явилось отражением распространившегося взгляда, будто Агата Кристи безнадежно устарела: в программе «Я обвиняю» Четвертого канала телевидения было высказано мнение, что Агата Кристи убила жанр — ни больше ни меньше. Она «была убийцей, и ее жертва — английский детективный роман», как выразился писатель Майкл Дибдин.

«Ее целью было одурачить читателя, и, чтобы достичь ее, она жертвовала всем. Все сюжеты романов Кристи по сути своей одинаковы: несовместимое сборище людей в каком-нибудь захолустье, где происходит убийство. Все ее персонажи — обобщенные типы. У нее начисто отсутствуют психологически сложные характеры. Они лишены какой бы то ни было эмоциональной глубины. Ее книги всегда искусственно отвлеченны, она игнорировала любые проблемы, с которыми сталкивалось общество».

Дибдин продолжает список обвинений, упрекая Агату Кристи в снобизме и ксенофобии, — эти упреки выдвигались довольно часто. В той же программе Рут Ренделл сказала: «Читая ее книгу, я не ощущаю, что у меня в руках — литературное произведение, заслуживающее такого названия. Когда речь идет о смерти, я жду шока, ужаса и боли, но боли и страсти в романах Агаты Кристи нет».

Не приходится сомневаться, что взгляд у Агаты действительно был холодным. «Сюжет с краснухой», который мы находим в ее записных книжках, имел реальное соответствие в жизни: ей поведал его фармацевт, с которым она работала во время Второй мировой войны и чья дочь ослепла в результате перенесенной краснухи. Агата была чрезвычайно добра к девочке и подарила ей одного из манчестерских терьеров Розалинды, но в то же время в голове ее уже тикала мысль, из которой впоследствии родился роман «И, треснув, зеркало звенит». Эту книгу — в которой у матери, переболевшей краснухой, ребенок рождается слабоумным, — американские издатели очень неохотно приняли к публикации, поскольку считали такой поворот потенциально оскорбительным. [418]«Для женских журналов книга неприемлема», — писал Эдмунд Корк, оценивая перспективу рынка периодики. Но это не остановило Агату, она все равно написала книгу. «В этом смысле она была упрямой старой дамой, — сказала Ф. Д. Джеймс. [419]— И наверное, единственной писательницей, в книгах которой есть убийца-ребенок и которую нисколько не смущало убийство ребенка как сюжетный ход. Большинство из нас не решились бы на такое. А она решилась. У Агаты Кристи любой может оказаться убитым, и оказывается».