Юрий Герт - Семейный архив

Итак, Россия погублена, отдана на поток и разграбление врагам ее — жидам и красноармейцам-«опричникам», опричникам новой власти... Короче — «Бей жидов, спасай Россию!»

Когда в 1924 году Марина Цветаева принесла свой «Вольный проезд» в издававшийся в Париже эмигрантами-эсерами журнал «Современные записки», ей было отказано в публикации: редакцию смутило то, что такая публикация даст повод упрекать журнал в антисемитизме... Тогда Марина Цветаева присовокупила к очерку стихотворение, написанное несколько лет назад:

ЕВРЕЯМ

Кто не топтал тебя и кто не плавил,

О купина неопалимых роз!

Единое, что по себе оставил

Незыблемого на земле Христос.

Израиль! Приближается второе

Владычество твое. За все гроши

Вы кровью заплатили нам — герои,

Предатели, Пророки, Торгаши.

В любом из вас — хоть в том, что при огарке Считает золотые в узелке,

Христос слышнее говорит, чем в Марке,

Матвее, Иоанне и Луке.

По всей земле — от края и до края

Распятие и снятие с креста.

С последним из сынов твоих, Израиль,

Воистину мы погребем Христа.

Помимо прочих чувств, которые вызвал у меня цветаевский «Вольный проезд», наиболее сильным было — недоумение...

Недоумение — поскольку не кто-нибудь, а очерк этот написала Марина Цветаева...

Недоумение — поскольку в городах умирали от голода, а у крестьян были хлеб, сало, масло, мед, вдобавок они требовали «свободно торговли», «вольных цен»... Мне вспоминались годы войны, карточки, тощие, голодные пайки... Марина Цветаева выменивала продукты для своих голодающих детей — выменивала на вещи, а что был делать городской бедноте, чтоб спасти истощенных детей, опухших от водянки стариков, тифозных больных?

И потом — как можно было поверить, что всем на свете — будь то расстрел царской семьи, ЧК или продотряды — заправляют евреи Каплан, Левит, Рузман... Глава продотряда — «с золотым слитком на шее»?.. Жиды Христа в свое время распяли, а нынче мечтают сорвать все колокола с христианских церквей и отлить памятник Марксу. Неужто такими были в те годы Петр Маркович, Анин отец, или мой дядя — Илья Герт?..

Не меньшее недоумение у меня вызвал и откровенный (так мне казалось) разговор с Толмачевым, во время которого я выложил перед ним все свои аргументы. Да, у евреев всегда было много золота... И в ЧК их было большинство... И сейчас в Союзе писателей их 80 процентов... Евреи... Евреи...

И все это выговаривал мне, без всякого смущения, Толмачев, который входит в партноменклатуру, который постоянно где-то там, «наверху» — то собкор центральной, то главный редактор областной газеты, то зам. редактора «Партийная жизнь», то зам. главного по русской литературе в издательстве, и ни года не прожил без служебной машины со служебным шофером, имеет отличную квартиру в центре города, ежегодно путешествует по заграницам, пользуясь льготными путевками, для него — и спецмагазины, и спецбольницы, и спецсанатории... Но евреи, евреи... Да, я еврей, и живу 25 лет на городской окраине, в кооперативном доме, в квартире, купленной на гонорарные деньги, с низким потолком и совмещенным санузлом, у меня никогда не было ни машины, ни дачи, я как был, так и остался работником редакции, мы с женой не бывали ни разу в загранпоездках, ездим раз в год в писательский Дом творчества по оплаченной нами путевке — и полагаем, что нам повезло... Я покупаю мясо на базаре, маюсь, как и все, в больничной палате на 6, а то и 9 коек... И он, Толмачев, читает мне рацеи о евреях, еврейском золоте, о евреях, на беду русского народа захвативших власть?.. Ведь ему все про все известно не хуже, чем мне... Я недоумевал...

Но главное мое недоумение связано было с другим: на планерке, когда я сказал, что я против публикации «Вольного проезда», что место ему в собрании сочинений, а не в рассчитанном на широкого читателя журнале, что если очерк печатать, то в сопровождении обстоятельного комментария... Едва я это сказал, как вся редакция категорически высказалась «за», мое возражение — антисемитизм, «Память», апелляция к черносотенству, которая противоречит традиционной позиции нашего журнала, Шуховского «Простора», даже не вызвала возражений — все уже было решено, решено заранее...

Вот что вызвало мое недоумение; что ими руководило — теми, кого я считал близкими мне людьми, друзьями: Антоновым, Мирогловым, Рожицыным, да и другими?...

После планерки я написал заявление об уходе из редакции и положил его на стол Толмачеву. Вид у него был растерянный.

— Я так и знал, — пробормотал он. — Знал, что ты это сделаешь...

— Кажется, по КЗОТу после подачи заявления положено отработать двухмесячный срок?.. — спросил я.

Но самым большим недоумением для меня было: почему наши евреи молчали? Те, кого я знал? Когда на прилавках появился номер с «Вольным проездом»? Почему они молчали, как говорится, «в тряпочку», а при встрече со мной отворачивали глаза или заводили разговор о чем угодно, только не о Цветаевой?.. И это в то время, когда махровым цветом расцветала «Память», а в «Новом мире» публиковались стихи Бориса Слуцкого «Евреи хлеба не сеют, евреи в лавках торгуют, евреи рано лысеют, евреи много воруют...» Все наши евреи помалкивали.... Нет, иные морщились, бормотали: «А что мы можем сделать?..» Но никто из них пальцем не шевельнул... Больше того: когда из Москвы вернулся тогдашний глава Еврейского культурного центра, только-только созданного, и я спросил у него, как смотрят демократы (тогда это слово еще упоминалось без кавычек) на растущий повсюду антисемитизм, он ответил: «Предпочитают на сей счет отмалчиваться...»

Я уже упоминал где-то, что, по моему мнению, наши «демократы» ничего не выдумали, никакой собственной позиции в понимании исторического процесса не выдвинули — подхватили основные положения у НТС, у русофилов, у той же, по сути, «Памяти»... Может быть, наши «демократы» и на сей раз решили, что Октябрьскую революцию совершили евреи?.. Но было их предостаточно и среди кадетов, и среди меньшевиков, и среди эсеров... Взять хотя бы моего дядю Борю,., Отнюдь не большевика, наоборот... (См. первую главу: «Меньшевик»).

Однажды к нам приехал старый наш карагандинский приятель Семен Фомич Аскинадзе. Я дал ему прочесть опубликованный в журнале «Вольный проезд». Мы сидели в скверике возле нашего дома, на скамеечке, солнце ярко светило, на нас падала тень раскидистого, растущего позади скамеечки клена...

— А что же... Ничего особенного... — проговорил Семен Фомич, втянув седоватую голову в плечи.

Нас никто не слышал, не подслушивал...