Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Справедливости ради надо сказать, что и среди жен есть свои таланты, свои непревзойденные образцы. И Елена Дмитриевна по праву достойна лаврового венка, но не как муза науки или искусства, а как доброе божество домашнего очага. Это талант, ни с чем не сравнимый.

Как часто женщины не облегчают, а донельзя услож­няют, а порой приводят к безвременному роковому концу жизнь гениев. Они вовсе не злодейки. И можно ли их укорять в отсутствии редчайшей, но необходимой для жиз­ни с гением способности — самозабвения?

* * *

Карьера Щепкина-актера складывалась небезмятежно, что вполне понятно — его манера игры сближала театр и ре­альность. Это было слишком необычно, чтобы нравиться консервативной публике. «Я помню, — писал Михаил Семенович, — считалось невозможным говорить на сцене просто и непринужденно, как говорят в жизни. Это счита­лось неприличным для сцены...»

Кроме того, его мучил «мелкий» репертуар, о чем приходилось спорить, недружелюбие и зависть некоторых коллег, с чем приходилось смиряться. Играл он почти каждый день роли, далеко не всегда для него ин­тересные.

Но вся тревога и неудовлетворенность утихали, когда Михаил Семенович возвращался в благодать своего дома, где всем правила его «Алеша».

А это «все» к 1831 году состояло из двадцати четырех человек — целая коммуна, в которой всем хватало теплоты и внимания. Откуда же взялось такое большое семейство?

К шести собственным детям добавились сироты това­рища Михаила Семеновича по провинциальным гастролям Барсова и дочь разорившегося купца, подруга его дочерей, которую он взял на воспитание. Щепкин перевез к себе всю родню с престарелым отцом во главе: брата, двух сес­тер, матушку — под опекой своей турчанки-невестки она дожила чуть ли не до ста лет.

Но самое главное, Щепкины давали приют престаре­лым актерам, часто бессемейным, никому не нужным.

— Ах, жалко мне эту старуху. Она совсем одинока. Я просил ее переехать ко мне жить. Ты как, Алеша?

— Ну, что же, Мишенька...

Такие диалоги между Еленой Дмитриевной и Михаи­лом Семеновичем заканчивались тем, что в доме появлялся новый человек. В результате, как писал знакомый Щеп­кина, «это было что-то вроде домашней богадельни, пору­ченной заботливой жене его...».

За первые восемь лет службы в Малом театре Щеп­кин скопил денег и купил дом с большим палисадником для своего обширного семейства. Он был очень рад воз­можности преподавать в театральной школе, так как это давало приработок. Из Елены Дмитриевны получилась хорошая экономка и хозяйка, которая многое умела делать собственными руками. Ее жизненный опыт сослужил ей добрую службу: она привыкла довольствоваться для себя малым и истинное удовольствие находила совсем не в том, что обычно радует женщин.

Многочисленная молодежь, приходившая в их дом к щепкинским детям, особенно любила «оседать» в комнате Елены Дмитриевны. Шум, гам и молодые, а потому раз­веселые разговоры ей не мешали, как, впрочем, и стару­шечье ворчанье. Гости разных сословий и возрастов чув­ствовали себя желанными, своими в этой семье. «Все в ней деятельно суетились, шумели и о ком-нибудь заботи­лись, и все в ней было полно жизни в самых разных про­явлениях, — свидетельствовали очевидцы. — По комна­там двигались дряхлые старушки в больших чепцах; тут же расхаживали между ними молодые студенты, сыновья М.С.Щепкина и их товарищи. Часто среди них появлялись молодые артистки, вместе с ним игравшие на москов­ской сцене, и подходили к хозяину с поцелуями. Поцело­вать М.С.Щепкина считалось необходимым. Его обычно целовали все — молодые и пожилые дамы, и знакомые, и в первый раз его видевшие: это вошло в обычай. «Зато ведь,--- говорил М.С.Щепкин, — я и старух целую». Он пояснял этими словами, какую дань он платит за поцелуй молодых дам.

Случалось, что полная, округлая фигура хозяина дома показывалась глубоко за полночь: Михаил Семенович был дорогим гостем во многих домах, любил посидеть, погово­рить, в картишки «по маленькой» перекинуться. А Елена Дмитриевна до этого была не охотница, да и годы брали свое. И что же? «Пусть их... — улыбалась она. — Ему же веселее, и развлечение ему. А я на старости лет полю­буюсь на него, что он не хандрит».

...Щепкины потихоньку старели, но рядом подымалась молодая поросль: бегали внуки, обожавшие деда с бабкой. Старики, не заботясь о покое, не спешили отделять детей. Здесь радовались новой жизни, наставляли, учили, жени­ли, провожали в последний путь. И это касалось совсем чужих людей.

Дом Щепкиных, уже знаменитый на всю Москву, для многих являлся идеалом семьи. Его стены оставались не­доступны злу, людскому равнодушию. Здесь десятилетия­ми текла жизнь, свободная от эгоизма, накопительства и фантастически богатая тем, что не купить ни за какие со­кровища мира...

* * *

Как ни печально, к преддверию «гроба рокового» человек добирается не только с истерзанным временем телом, но и с душой, уязвленной одиночеством, опустошенностью, раз­очарованием в лучших своих надеждах.

Семейный союз Елены и Михаила Щепкиных — счастливое исключение. Они сошли в могилу, ничем не опечалив сердца друг друга, не растеряв тех душевных ка­честв, в которых человечество нуждается больше, чем в гениальных озарениях. Вполне возможно, что первое было следствием второго.

Елена Дмитриевна не изведала старческого уродства и в преклонных летах отличалась особой осенней красо­той — верный признак добрых, незлобивых душ.

...Я в последний раз, словно прощаясь с живым чело­веком, смотрю на портрет. Роза в черных кудрях «верной Алеши» так нежна и свежа, будто срезана толь­ко что в ее московском палисаднике, а не целых сто семьдесят лет назад.

М.Цветаева

В середине прошлого века в необычайную моду вошли ка­мелии. Цена на них вдруг резко подскочила. Букет из камелий стал изысканным и желанным подарком.

Это неожиданное пристрастие к цветам, довольно скромным на вид, было эхом романтической и печальной истории, некогда происшедшей в Париже.

Как странно устроено человеческое сердце! Оно забывает громкие исторические события, стоит им только отбу­шевать. Оно не утруждает порой себя памятью о людях, вполне того достойных, немало потрудившихся для по­томков, добродетельных, отмеченных необыкновенным умом и способностями.

И оно же, это глупое, необъяснимое сердце, ни в ка­кую не хочет предать забвению то, что, казалось бы, не имеет большого значения ни для прошлого, ни для на­стоящего, ни для будущего. История молоденькой пари­жанки, умершей ровно сто пятьдесят лет назад, лишний раз подтверждает это.