Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Между тем ее имя волновало людей гениальных, кото­рые, кажется, могли употребить свой дар на что-либо бо­лее значительное. Но они посвятили этой женщине стра­ницы, которые читают и по сию пору. В ее честь звучат бессмертные мелодии. Самые талантливые и красивые ак­трисы мира считали за великое счастье воплотить ее образ на сцене и на экране.

Но может быть, самое главное, что помимо собствен­ной воли удалось совершить «порочному ангелу Пари­жа», — это пробудить в человеческих сердцах способ­ность к сочувствию и милосердию — качества, несмотря на всю их простоту, такие редкие в нашем мире.

* * *

Альфонсина родилась в 1824 году в Нормандии. Семья жила в деревне Сен-Жермен-де-Клерфей и едва ли могла считаться образцовой. Папаша Марэн, глава семейства, был известен неистребимой страстью к бутылке. Про мать, правда, ходили глухие слухи, что она была благородного происхождения. Какие-то жизненные перипетии обрекли ее на печальное существование с пьяницей, от которого она, оставив двух маленьких дочерей, все-таки сбежала в Па­риж. Там ей удалось устроиться горничной в богатый дом. Она умерла, когда старшей дочери, Альфонсине, исполни­лось восемь лет.

Без присмотра, без дела, кое-как перебиваясь скудным куском в опустошенном отцовским пьянством доме, Аль­фонсина часто бродила по деревне в еще материнских об­носках. Под этими лохмотьями взрослело, вопреки всему наливалось соками жизни ее тело — будущий фетиш, ис­кус и дорогостоящее удовольствие парижских нуворишей.

Альфонсина, незаметно перебравшись в отрочество, влюбилась в парня, который работал на местной ферме. Тот оказался не промах, и скоро в деревне заговорили, что дочка пьяницы оставила свою девственность под за­рослями ежевики. Это происшествие, давшее пищу для разговоров местным сплетницам, в конце концов могло бы окончиться для Альфонсины вполне благополучно. Под­няться с помятой травы женихом и невестою — дело, осо­бенно для деревни, обыкновенное. Но малый с фермы во­все не имел желания связывать себя с деревенской бродяжкой. На Альфонсину стали показывать пальцем, назы­вали ее дурными словами.

Ее отец смекнул, что раз уж дочь пошла по дурной до­рожке и ей нечего терять, то неплохо бы из этого обстоя­тельства извлечь для себя пользу. За сущий пустяк он отдал Альфонсину жирному трактирщику. Тот, попользовавшись тринадцатилетней девочкой год, вернул ее обратно. Альфонсина пошла работать в местную забегаловку, а потом опре­делилась работницей в мастерскую, где делали зонты.

В конце концов папаша Марэн, стараясь избавиться от испорченной девицы, посадил дочь в дилижанс, конечной остановкой которого был Париж. Когда молоденькая де­вушка без денег в одиночку отправляется в такой погибель­ный город, «чтобы хорошенько устроиться», можно доволь­но точно сказать, как именно она будет зарабатывать на жизнь.

Альфонсина приводила в свой темный угол студентов, тискавших ее на танцульках. Это была добавка к скудному жалованью швеи. Один из будущих поклонников осыпан­ной бриллиантами знаменитой Дюплесси вспоминал, как встретил ее грязную, голодными глазами смотревшую на продавца жареного картофеля... Не отрицая, что и в от­вратительном наряде девушка была очаровательна, он все-таки не мог взять в толк, какие силы в столь короткое время могли превратить жалкую уличную проститутку в по-королевски роскошную изысканную женщину.

Восхождение Альфонсины действительно было стреми­тельным. В одно из воскресений она с подругой отправи­лась в Сен-Клу в надежде подцепить какого-нибудь денеж­ного красавчика. Затея, однако, не удалась, и девушки нашли дешевый ресторанчик, чтобы перекусить на соб­ственные деньги.

Они весело болтали, когда к их столику подошел важ­ный господин, представился хозяином ресторана и, спро­сив, вкусна ли еда, обратился к Альфонсине:

— Позвольте узнать, как вас зовут, мадемуазель?

— Мари Дюплесси, — ответила Альфонсина.

— Прелестное имя... И как оно вам идет! — пожирая ее глазами, улыбался толстяк.

Когда он отошел, подруга зашептала:

— Что на тебя наехало? Какая Мари Дюплесси?

— Ах, ты не понимаешь... Когда-то, когда я была совсем маленькой, моя бедная мама возила меня к крест­ной. Я помню красивый дом, цветы вокруг, белый мостик через ручей. Это место называется «Дю Плесси». Всего две буквы — и слово звучит так прекрасно... А Мари? Так звали мою мать. И так зовут Святую Деву. Верно?

Альфонсина не сказала подруге, что, пока та отлуча­лась поправить что-то в своем туалете, толстяк ресторатор снова подходил к их столику и предлагал приехать снова, но одной.

— Не забудь, меня зовут Мари Дюплесси, — сказала она подруге, обмениваясь с нею поцелуями, перед тем как расстаться.

...Через неделю Мари Дюплесси покинула свою ком­натушку в Латинском квартале, где студенты оставляли ей на не слишком свежих простынях по нескольку франков.

* * *

Ресторатор поселил ее в нарядной квартирке, и Мари по­чувствовала себя на небесах. Теперь она не знала голод­ных вечеров и даже смогла исполнить свою давнишнюю мечту: купить пару ажурных шелковых чулок.

Еще больше похорошев от спокойной жизни и ото­спавшись на мягкой постели, Мари однажды покинула свое гнездышко и показалась в театре. Этого было доста­точно, чтобы ресторатор навсегда исчез с ее горизонта.

Скоро она стала любовницей человека с титулом, уви­девшего ее в зрительном зале. Эта связь оказалась чрез­вычайно полезной для начинающей куртизанки. Она от­крыла ей двери, за которыми собирались богатые мужчи­ны, жаждавшие необременительных связей с юными и красивыми жрицами любви.

На одном из балов, которые давались за такими дверь­ми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распо­ряжение финансы свои собственные, и Мари смогла поку­пать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.

Любая красота требует достойной оправы. Платья, куп­ленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить на них вни­мательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удо­вольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическа­ми, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачи­ваются в твою сторону.

Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? — читала Мари в этих взглядах и была довольна.