Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Максим Максимович умер в марте 1916 года. Перед кончиной он, так и не женившийся, поручил единственно­му близкому человеку, своему племяннику, сберечь то, чем так дорожил на протяжении двадцати пяти лет, — интим­ную переписку с необыкновенной женщиной, что встрети­лась на его жизненном пути. Но письма в конце концов затерялись...

* * *

Софья Васильевна Ковалевская историей своей жизни по­ложила начало спору, который продолжается и по сию по­ру: что есть призвание женщины? Быть замужем за работой, карьерой, славой? Как утвердиться в избранном деле и с готовностью принять груз женских обязанностей, кото­рые требуют самоотречения ради любимых, детей, семьи? В чем суть женской жизни и женского счастья?

Когда «принцесса науки» скончалась, появились стихи в ее память:

Софья Васильевна грустно бы улыбнулась... Истина? Разве кто-нибудь знает наверняка, в чем она? И разве наш путь на этой земле не есть лишь слабая и бесполезная попытка разгадать ее смысл? Каждый в меру отпущенных ему сил делает эту попытку, далеко не всегда получая от­вет. Великая Ковалевская незадолго до своей смерти писа­ла, что в сочиненной ею драме с математической точ­ностью доказала всемогущую силу любви — «только она придает жизни энергию или заставляет преждевременно блекнуть».

Быть может, это и есть ответ...

И.Бунин

Судьба монархических династий решалась не только на полях сражений и в водовороте революций. История неод­нократно доказывала: злой рок, а иногда возмездие за грехи, совершенные под сенью корон, может явиться в об­лике хрупкой девушки.

Так случилось с одной из самых древних и могуще­ственных европейских монархий — Австро-Венгерской.

Девушку звали Мария Вечера.

Мария Вечера

Трагическая гибель единственного наследника имела печальные последствия не только для династии Габсбур­гов. Дейл Карнеги утверждал: «Если бы принц Рудольф остался жив... то возможно было бы не допустить не только Первой, но и Второй мировой войны». Вероятно, в этом есть доля преувеличения, хотя несомненно: преемник короны Габсбургов, ненавидевший Германию с ее наби­равшим силу милитаристским духом, мог бы поубавить прыть слишком воинственных соседей.

Но что случилось, то случилось... Ранним январским утром 1889 года, когда маленький занесенный снегом го­родок Майерлинг еще крепко спал, в охотничьем доме на­следного принца Рудольфа раздались два револьверных выстрела. Вечный как мир, но всегда волнующий сюжет: двое влюбленных предпочли смерть разлуке. И немногие трезвые голоса, пытавшиеся подвергнуть сомнению оче­редную любовную идиллию, утихали: в конце концов надо признать — никто не знает точно, что же случилось в Майерлинге.

В первую очередь в таком положении вещей были за­интересованы сами Габсбурги — королевская семья при­ложила максимум усилий, чтобы всю эту историю замять. Более или менее подробный рассказ о гибели принца Ру­дольфа появился спустя десять лет после майерлингской трагедии.

Вот тогда-то принцесса Одескальки опубликовала сведения, сенсационные не только в силу того, что на об­стоятельства гибели принца Рудольфа была наброшена плотная завеса тайны, но и потому, что эти сведения разрушали идиллию одного из самых потрясающих лю­бовных романов.

...Принц Рудольф был любимцем австрийцев. Каза­лось, двадцатилетний красавец каким-то чудом избегнул пороков, накопленных монархическим семейством за сто­летие. Романтического, влюбленного в поэзию и искус­ство принца тянуло вон из королевского дворца, полного недоброжелательства, сплетен и интриг. Студенческая молодежь, артисты, художники — среди них Рудольф, переполненный либеральными идеями, находил себе дру­зей. Его, лишенного исконной заносчивости Габсбургов, видели в самых разных уголках Вены, где между собой люди называли его «наш Руди». Единственное, что на­следник взял от отца, императора Франца-Иосифа, — это страсть к охоте. Часто, невзирая на протесты матери-королевы, до смерти опасавшейся за сына, Рудольф ухо­дил в горы охотиться на орлов. Однако наступил момент, когда из своего горного одиночества принц стал все чаще поглядывать на переполненные людской суетой долины. То там, то здесь его все чаще стали замечать в обществе женщин. Рудольф открыл для себя ранее неизвестную и весьма любопытную книгу и читал все подряд без разбо­ра. Дамы сердца сменяли одна другую, и коллекция была весьма разномастной: от жриц свободной любви — «звезд» кафешантанов, сговорчивых модисток до титулованных особ. Обаяние принца действовало безотказно. Размах любовной охоты стал вызывать у родителей-королей беспокойство: Рудольф никогда не отличался хо­рошим здоровьем. Выход из такого положения нашли традиционный — мальчика надо женить. Однако все со­искательницы руки принца убывали расстроенными. На­бравшись терпения, король с королевой ожидали, когда Рудольф устанет от блужданий, от ярмарки невест. Их расчет оказался точным — наследник скрепя сердце остановил выбор на семнадцатилетней дочери короля Бельгии Стефании, сказав, что она ему «менее не нра­вится, чем другие».

Неожиданный инцидент едва не разрушил поистине королевский союз. Отправившись в Брюссель делать не­весте официальное предложение, Рудольф прихватил из Вены одну из своих любовниц. Дама оставалась в специ­альном вагоне принца, куда он наведывался по вечерам, устав от жениховских хлопот. Как назло, Стефания угово­рила мать-королеву поинтересоваться элегантным вагоном Рудольфа и, приехав на вокзал, сквозь зеркальные стекла увидела его чуть ли не в объятиях красивой женщины. Со Стефанией случилась истерика, папа-король готов был расстроить свадьбу, но тут за дело взялся венский двор. Дипломатические подходы к оскорбленным «высочествам» в конце концов возымели действие, и Рудольф обвенчался с белокурой принцессой. Поначалу ничто не предвещало осложнений. Молодые ладили между собой, и Рудольф весьма трогательно стал заботиться о собиравшейся родить жене. К несчастью, Стефания весьма нетерпимо относи­лась к неудобствам, связанным с беременностью. Она ка­призничала, жаловалась, изводила Рудольфа мнимыми и действительными страхами. Такого испытания молодой муж не выдержал — его теплое отношение к жене улету­чилось без следа. Это заставляло думать: а было ли оно вообще?