Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Насколько Грибоедов был во власти недавних впечат­лений, говорят его письма к Нине. На все он смотрит гла­зами человека, недавно ставшего обладателем прелестной юной женщины, человека, несказанно счастливого этим обладанием. Пышная свадьба какого-то восточного влады­ки, куда его пригласили, кажется невыносимо утомитель­ной и отчетливее заставляет думать о своем.

«Свадьба наша, — пишет Александр Сергеевич же­не, — была веселее, хотя ты не шахзадинская дочь и я не знатный человек. Помнишь, друг мой неоцененный, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и ис­кренне мы с тобой сошлись, и навеки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя, и бабушка, и Прасковья Ни­колаевна сидели на крыльце, а ты, душка, раскраснелась. Я учил тебя, как надобно целоваться крепче и крепче».

Когда Грибоедов и Нина поженились, он требовал, чтобы она называла его «мой Сашенька». Лицо молодень­кой жены вспыхивало, Нина смеялась, отрицательно кача­ла головой, и самое большее, чего Александр Сергеевич смог добиться, чтобы из привычного сочетания «дядя Сандро» исчез хотя бы «дядя».

После свадебного ужина и бала молодые уехали в Кахетию, в имение Чавчавадзе Цинандали. Они не разлуча­лись ни на минуту, и каждый новый день приносил Гри­боедову доказательства, что случилось немыслимое — он вытащил единственный счастливый билет из тысячи. Взял — и вытащил. А там написано — «Нина».

Ее женская прелесть не единственная награда приро­ды. Кроткие глаза — что большая редкость в сочетании с красотою — были умны и серьезны. Грибоедов говорил с женой о важных вещах, не пытаясь упростить их, сделать понятными для существа юного возраста и сугубо семейно­го воспитания. Нина знала много его стихов и вообще ли­тературу. Грибоедов с удивлением удостоверился в ее тон­ком уме и наблюдательности. Какое верное понятие имеет его девочка-жена о событиях и явлениях, окружавших их жизнь! Откуда? Грибоедова, ироничного, резкого, злого языка которого боялись Москва и Петербург, заливала нежность.

С веселым ужасом он ловил себя на том, что день ото дня влюбляется в Нину все больше и больше, что воисти­ну ничем не заслужил перед Богом этого удивительного создания. Он хотел быть отцом большого семейства. Дети будут носить русские и грузинские имена. Впрочем, как только Нине будет угодно... В этих мечтах Александр Сергеевич не видел ничего несбыточного. Какой глупостью казались ему досвадебные сомнения. Он уже твердо ве­рил, что «свет и отрада» не покинут их с Ниной. Ни се­годня. Ни завтра. Никогда.

* * *

В тенистых аллеях Цинандали об этом вспоминать не хо­телось. Хорошо еще, что удержался и не сказал Нине. За два дня перед венчанием Грибоедова скрутила такая же­стокая лихорадка, что в день свадьбы он едва поднялся и с трудом облачился во фрак. Проверил, не забыл ли обру­чальные кольца, достал, посмотрел на них, и в этот мо­мент рука дрогнула: одно он выронил.

Едва не вскрикнул. Как нехорошо! Как некстати это! Какая дурная примета!

Но последующие события и ангельски прекрасная в белом кружевном венчальном наряде Нина отбросили в забвение неприятное происшествие. Сейчас, когда до окончания отпуска оставались считанные дни, он все чаще вспоминал его.

Медовый месяц истек. Молодожены вернулись в Тиф­лис. Нина упросила мужа взять ее с собой хотя бы до границы: женщинам в той обстановке враждебности, слов­но ждавшей своего часа, чтобы испепелить даже стены жилища «неверных», — делать было нечего. И потому чем дальше дорога для Грибоедовых — тем лучше, тем дольше они пробудут вместе. Перед самым отъездом от­правились они на крутой склон горы Мтацминда к старо­му монастырю Давида. Грибоедов любил это место и ту величественную панораму, которая открывалась отсюда.

С отрешенным лицом смотрел он окрест и вдруг обо­ротился к жене, схватил ее за руки:

— Нина, ангел мой! Я чувствую, я знаю — мне не вернуться. Прошу тебя: не оставляй костей моих в Персии. Похорони вот на этом месте...

Он увидел, как лицо жены исказил ужас. Она хотела еще что-то сказать, губы шевелились, но тщетно. Грибо­едов испугался. Начал просить прощения и уверять, что пошутил, да так неловко.

Скоро Грибоедов с молодой женой, со штатом посоль­ства и казачьим конвоем выехал в Персию.

Из письма к В.С.Миклашевич от 17 сентября 1828 года:

«...Жена моя по обыкновению смотрит мне в глаза, мешает писать, знает, что пишу к женщине, и ревнует... Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний, Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела...

«Как все это случилось! Где я, что и с кем!! будем век жить, не умрем никогда». Слышите? Это жена мне сейчас сказала ни к чему — доказательство, что ей шестнадцатый год».

«Ни к чему»?! Видно, женское сердце так сложно устроено, что и искушенному мужскому уму его не по­стичь. В тех единственных подлинных словах Нины Гри­боедовой, что записаны рукой ее мужа, в коротеньких фразах целая поэма о самой себе. Жила-была девочка и вдруг — вознесена! Все вокруг поменяло очертания, цвет, запахи. Это потрясение женщины, перенесенной мужскими руками в иной мир. Уже знакомый Грибоедо­ву, для Нины он откровение, чудо, нечто такое, с чем теперь страшно расстаться. Вот оно откуда это «будем век жить, не умрем никогда». Заговор против несчастья, против разлуки, что сейчас для маленькой княжны одно и то же. Особенная боязнь смерти, когда так беспре­дельно счастлива. А что, если это — первый сигнал о приближающемся несчастье, итог необъяснимой интуиции любящей и любимой женщины?

С первого мгновения расставанья с мужем Нина, оставшаяся в приграничном Тавризе, вся во власти смут­ной тревоги. Казалось бы, причин для того нет никаких. Грибоедов последовал дальше, в Тегеран. Для него этот путь не внове. Сделает свое дипломатическое дело и вер­нется. В Тавризе же она и встретит его. Вдвоем они вер­нутся в Тифлис, и вдвоем же будут ожидать следующего события — рождения первенца. Нина знает, что будет матерью. Ее душа с благоговейным чувством раскрыта для еще одной любви — любви к будущему ребенку. Итак, счастье...

До наступления нового 1829 года остается неделя. Грибоедов пишет жене письмо. Ни он, ни Нина не знают еще, что оно последнее. Но сколько грусти в строчках о счастливой любви. С каким страхом после этих ласкающих сердце признаний Нина будет ждать следующего пись­ма — и не дождется никогда.

«Бесценный друг мой, жаль мне, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя, и тоска ис­чезала, теперь чем дальше от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы более не разлучаться...»