Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

— Не надо иметь высшего образования — надо иметь среднее соображение.

— Полнота тела — благо: хорошего человека должно быть много.

Очевидно, его русской аудитории эти шутки нравились.

И вскоре к нам устремился все нарастающий поток пациентов. Изабелла буквально изнывала от телефонных разговоров с ними — в основном звонили старые люди, которые по многу раз переспрашивали:

— А чем, собственно, занимается доктор Голяховский?

— А правда, что он был профессором в Москве?

— А вы можете прислать за мной машину?

Был и такой незатейливый звонок:

— Секретарша, пришли машину, — без указания, кто звонит, по какому поводу и откуда.

На самые бестолковые вопросы Изабелла отвечала:

— Послушайте, в газете же все написано.

— А вам что, сказать жалко?

— Не жалко, но я не могу так долго разговаривать с вами. У меня много других дел.

— Подумаешь, какая важная персона!..

Изабелла жаловалась:

— Владимир, что мне делать? Они просто не дают мне работать. И все требуют транспорт. Они узнали, что в госпитале есть служба развоза больных и все хотят, чтобы их развозили. Но я же не хозяйка этой службы, я не могу присылать за каждым из них машину.

— Изабелла, я куплю вам длинный-длинный лимузин, и вы сами станете их развозить.

— Ну, Владимир, я же серьезно…

Что верно, то верно: иммигранты скоро осваивались с условиями обслуживания и любили требовать для себя все. Особенно — бесплатный транспорт.

Мне дали еще одну телефонную линию и еще одного секретаря, специально для ответов русскоговорящим пациентам. Основная цель была достигнута: госпиталь получал все больше пациентов со страховкой «Медикейд», и Виктор с вице-президентом были довольны.

А у нас прибавилось работы: на прием по пятницам теперь являлось по пятьдесят и больше русских иммигрантов. После таких приемов, да еще в конце рабочей недели, я приходил домой абсолютно измотанный. За каждый визит «Медикейд» платил госпиталю 150 долларов, и многих из посетителей я назначал на операции, за что госпиталь получал еще несколько тысяч. Но я денег от этой работы не получал — доктору за поликлинический прием эта страховка не платит, а те 500 долларов, что полагались мне за операцию, госпиталь забирал для расходов на резидентов. Так что для меня это была бесплатная нагрузка. Надо сказать, что в Америке доктора бесплатно ничего не делают. Но я считал моральным долгом помогать своим бывшим согражданам, равно как и своему госпиталю.

Из всех врачей по-русски говорили только мы с Селей, но он не имел права принимать больных сам. Госпиталь был учебным заведением, со мной работали резиденты. Для них это была практика, они должны были осматривать больных, и после этого показывать их мне. Русские иммигранты не хотели, чтобы их осматривали американцы. Они читали в объявлении, что в клинике принимает русский профессор. Когда к ним в смотровую заходил молодой американец, они категорически заявляли:

— Доктор Голяховский, доктор Голяховский!

Резиденты пытались осмотреть их, но они с раздражением твердили:

— Голяховский, Голяховский!

По акценту и манере разговаривать сразу распознавалось их происхождение. Больше всех было жителей Одессы, Черновцов, Ташкента и Бухары. Например, приходит толстая и еще довольно молодая одесситка. Я вхожу в смотровую комнату:

— Здравствуйте, я доктор Голяховский.

Она сидит с безразличным лицом, смотрит куда-то в сторону.

— Что у вас болит?

Она как будто оживает и напевно восклицает:

— Ой, не спра-а-ашивайте!

— Как же мне, доктору, не спрашивать? Что-то, наверное, болит, раз вы пришли ко мне.

— А я зна-а-аю?! Мене все болит.

— Что же больше всего?

— Ой, я вас умоляю!..

— Но все-таки?

— Ой, не говорите!..

— Можете вы мне сказать — что у вас болит?

— Ой, ради Бога!..

Так проходят первые пять минут. Потом она напевно заявляет:

— Ой, доктор, таки мне же нужна спра-а-авка.

— Справка о чем?

— А я знаю?

— Какая справка?

— Ну, я же говорю — спра-а-авка.

— Я не могу понять, о какой справке вы говорите.

— Ой, ну спра-а-авка, что мене все болит, и я не могу работать.

Многие таким образом хотели получать пособие для бедных и в то же время избежать работы. Резиденты не переставали возмущаться.

Потом госпиталь нанял двух женщин-переводчиц, и работать с русскими иммигрантами стало немного легче.

На приемах я насмотрелся на человеческие трагедии.

Маленькая, худенькая, хромая старушка приходила на прием несколько раз, и как-то так получалось, что мне ее не показывали. Однажды она устроила истерику, и резидент позвал меня к ней в комнату.

— Почему вы плачете?

— Они, эти молодые американцы, не хотят, чтобы вы меня лечили. Я вам заплачу, доктор. Я знаю, что в Америке надо платить. Я обязательно заплачу.

— Мне не надо платить. Дайте-ка я осмотрю вашу ногу.

У нее было ужасно деформированное колено — при каждом шаге нога подворачивалась внутрь, и она с болью на нее припадала. Ей нужна была сложная операция: вырезать полностью кости колена и заместить искусственным суставом из металла и пластмассы. Такие операции в Союзе еще не делали (разве что в Кремлевской больнице и в специальных институтах), но во всем мире их было сделано многие тысячи. Я успокоил больную, рассказал, что ей нужно сделать, и распорядился, чтобы ее готовили к операции.

— Доктор, голубчик, только чтобы вы делали. Я американцу не дамся.

При поступлении в госпиталь она рассказала мне свою историю.

— Когда началась война, мне было семнадцать лет. Мы жили на юге Украины, отца забрали на фронт, а мы с мамой стали пешком уходить от немцев вместе с другими. Но они всех скоро захватили. Нас, как евреев, взяли в отдельный лагерь. Молодых отделили от старших, потом и тех и других расстреливали каждый день. На моих глазах убили мою маму. А потом пришли к нам, молодым. Нас держали совсем голыми. Солдаты отобрали девчонок покрасивей, чтобы изнасиловать, а потом убить. Я была маленькая и такая худая, что на меня они не обратили внимания. Когда они ушли, я смогла протиснуться через узкую щель в углу сарая и, совсем голая, побежала куда глаза глядят. Ночью я увидела хутор и постучалась — на свой страх и риск. Там жила семья греков. Они очень хорошо отнеслись ко мне, отогрели, одели, накормили, а потом скрывали. У них был сын моего возраста. Мы оба были молодые, влюбились друг в друга. И вскоре я забеременела. Потом пришла Красная Армия, и его взяли на фронт. Он не вернулся, погиб, как и мой отец. А у меня родился сын, и после войны я вернулась в наш город. Перебивалась с трудом, растила сына. Потом вышла замуж за инвалида войны, без одной ноги. Хороший был человек, мы прожили двадцать лет вместе. Сын стал сапожником, прилично зарабатывал, женился. Потом мы все решили эмигрировать. Сын теперь живет в Техасе, устроился, купил дом, машину. А я вот живу здесь на маленькую пенсию… Но вы, доктор, не сомневайтесь — я вам заплачу.