Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

Нью-Йорк — финансовая столица мира, Нью-Йоркская Биржа — ее мозговой центр. Она была организована в конце XVIII века. Борьба США за независимость от Англии дорого стоила молодым Штатам. К 1790-м годам у них был большой внешний долг. Чтобы его покрыть, правительство выпустило облигаций на сумму 80 миллионов долларов. Среди населения началась бешеная спекуляция этими облигациями. Группа из двадцати четырех маклеров решила взять процесс под свой контроль, чтобы избежать разорения. Они заключили между собой договор, установив минимальные проценты выгоды от продажи и обязались координировать ведение сделок. Этот договор они подписали под платановым деревом на тихой улочке Уоллстрит, на окраине города. Уоллстрит — «улица стены» — так называлась потому, что на ней стояла деревянная городская стена. Захватив инициативу торговли облигациями и другими ценными бумагами, маклеры потом вели все дела в кофейне на той же улице. Все было организовано просто: заходи и покупай или продавай. Так родилась Биржа. С ростом города и она росла и становилась все более влиятельной. Тысячи посыльных бегали туда и обратно, разнося вкладчикам сведения от маклеров и принося им обратно указания.

В течение ста лет на Уоллстрите выросли, почти вплотную друг к другу, 30-40-этажные здания крупнейших банков страны и мира, и эта улица стала известна по всему свету как символ капитализма. Посыльных сменили телеграф и телефон. На Бирже продавалось и покупалось так много акций и ценных бумаг, что стало трудно определять общий ход ежедневных операций: куда шел денежный рынок — вверх или вниз. Поэтому в 1884 году аналитики биржевого рынка Чарльз Доу и Эдвард Джонс предложили способ определения финансовых тенденций дня: сложить цену акций 30 наиболее активных корпораций и разделить на цифру, которая отражает разницу дневных цен (сколько вверх, сколько вниз). Цена бумаг остальных компаний обычно следует, с некоторыми колебаниями, за этими основными показателями. Это определение с тех пор называется «Индекс Доу-Джонса» и диктует финансовую погоду по всему миру.

Теперешнее массивное здание Нью-Йоркской биржи было построено в 1903 году. Однако до Первой мировой войны самой большой биржей мира считалась Лондонская. Но война обескровила финансовую систему Европы, один доллар равнялся тогда миллионам немецких марок, и с 1918 года Биржа Нью-Йорка заняла лидерство в мире по объему купли-продажи акций. С началом эпохи электроники по стене Биржи побежали цифры светового табло, теперь в огромном зале намного меньше маклеров — большинство из них могут следить за ростом и падением цен и проводить свои операции не покидая своих офисов, по каналам связи. Вкладчики могут сами следить за состоянием акций по экранам телевизоров (для этого есть специальные каналы) и по Интернету. Но в зале Биржи до сих пор есть маклеры, которые там работают. За день через руки одного такого маклера проходит акций и ценных бумаг на сумму в среднем около двадцати миллионов долларов. А общая сумма дневных операций составляет триллионы долларов.

С тех пор как мы приобрели акции, Ирина с энтузиазмом следила за показателями Доу-Джонса и часто по телефону обсуждала покупки-продажи с нашим маклером Мэлом. Она не только его слушала, но и давала ему деловые предложения, с которыми он часто соглашался. Мэл работал в своем офисе в соседнем штате Нью Джерси, и мы его ни разу не видели. Чтобы закрепить отношения, я послал ему две книги моих воспоминаний на английском. Они с Ириной обменивались семейными новостями. При современном ведении даже самых важных дел визуальные контакты не обязательны. Мэл присылал Ирине отчеты о купле-продаже, она аккуратно вносила их в свои записи. У меня никогда не было времени вникать в это. Я только поражался ее умению и терпению. А иначе деньги и не сделаешь.

Но не все наши деньги были у Мэла. Часть лежала на счету Ирины в ее Колумбийском университете, другая — в моем пенсионном фонде. Мэл пенсионными фондами управлять не умел. Для этого нам пришлось нанять третьего финансового советника. Все трое стоили нам несколько тысяч в год, но мы сами не могли делать то, что делали они.

Однажды вечером я, как обычно, работал над книгой, а Ирина сидела над своими финансовыми записями у себя в комнате. Я почувствовал, как она подошла ко мне сзади, но, все еще занятый, не обернулся.

Ирина сказала:

— Знаешь, у нас уже есть миллион.

Тогда я обернулся: интересно узнать, что ты стал миллионером. Мы приехали в Америку четырнадцать лет назад и довольно долго были бедными. Большие деньги я стал зарабатывать всего четыре года назад. Я никогда не думал, что стану миллионером. И вот — выдержка и упорство принесли нам плоды.

Меня часто спрашивали: за что я люблю Америку? Как же ее не любить, если она дает людям такие возможности! Я смотрел на мою Ирину и думал о том, что хотя львиная доля в этом миллионе была моей, но ведь это ее усилиями наши деньги сделали деньги.

Утром на работе я отозвал в сторону администратора Мошела:

— Эйб, помнишь, что ты сказал мне, когда я начал свою частную практику?

— Конечно. Я сказал: «Владимир, я сделаю тебя миллионером».

— Так вот: вчера я узнал, что у нас уже есть миллион.

— Мазл Тов! — воскликнул он по-еврейски.

К середине 1990-х в густом потоке беженцев из России стало приезжать все больше высокообразованных, интеллигентных иммигрантов-пенсионеров. Они оставляли насиженные места и посты. Некоторые ехали к своим взрослым детям, эмигрировавшим раньше: те уже успели пустить корни в Америке, стали докторами, юристами, программистами.

Почти все пенсионеры провозили разными путями крупные суммы денег, вырученных от продажи квартир, дач и автомобилей, скрывая их от иммиграционных властей. Декларировать эти суммы им было невыгодно — тогда они автоматически лишались пособия, дешевого жилья и, главное, медицинской страховки. Этот их «секрет» был известен всем, в том числе и властям, но доказать обман было невозможно. И упрекать людей за него тоже было бы неправильно, потому что провозимых денег все равно было недостаточно для обеспеченной американской жизни.

Приехав, пожилые русские интеллигенты сразу попадали в число нуждающихся в помощи по программе «Велфер», начинали получать хоть и низкое, но регулярное пособие, въезжали в квартиры в домах для бедноты. Большей частью они селились в районах Бруклина и Квинса. Полуизолированное окружение напоминало добровольное гетто. В очередях за получением пособий и «фудстемпов» (бесплатных талонов на продукты) чуть ли не через одного стояли профессора, доктора и кандидаты наук. Прилично одетые и держащиеся с достоинством, они толпились вперемежку с черной беднотой, часами ведя между собой интеллигентные разговоры. Странная и грустная это была картина.