Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Он все время спрашивает у всех, где Софья Андреевна, и беспокоится о ней.

Когда мы еще играли в шахматы, он спросил Филиппа:

— Что, Илья Васильевич приехал?

— Нет еще, ваше сиятельство.

— Ах, ах, как я боюсь за него!

Я спросил:

— А что, Л.H.?

— Он в Туле.

— А, а… (с ним изредка бывает запой).

Но на этот раз он приехал скоро и вполне благополучно.

Еще при Александре Львовне Л.H., сидя в кресле, рассказывал:

— Как хорошо было у Чертковых, что Илья Васильевич и вообще все сидят за одним столом. Естественно, старшим

— Владимиру Григорьевичу, уж не говорю — мне, старику,

— уступают первые места; но все сидят вместе, идет общий разговор — так это радостно.

Александра Львовна сказала:

— В первый день кажется немножко странным, а потом привыкаешь, и это очень радостно. Как жаль, что у нас в Ясной этого невозможно сделать.

Л. Н. рассказал, как их пригласили на кинематографическое представление в оба сумасшедших дома в один день. Он даже собрался было пойти и туда и туда, но они узнали про совпадение и в Троицкой больнице отложили на другой день, так что они были на обоих представлениях.

Александра Львовна рассказывала со слов докторов, что больные особенно любят танцы. Когда играют русскую, все пускаются вприсядку и, говорят, с непривычки даже жутко смотреть. Один больной устал ногами, сел на пол и стал руками по полу отбивать такт.

Пришла Мария Александровна. Л. Н. сказал ей:

— А, вы тут, а я и не знал. Только нынче мы были у вас.

Потом за чаем он сказал:

— Мария Александровна отдает визиты, как коронованная особа, в тот же день.

Мария Александровна подсела ко Л. Н.

Л. Н. сказал ей:

— У меня, Мария Александровна, постоянно все новые молитвы бывают. Теперь мне очень помогает молитва благодарности: я благодарю за то благо, которое у меня есть, и это очень хорошо действует.

Мария Александровна спросила его:

— Л.H., вы помните молитву: «Господи, Владыко живота моего»?

— Как же, это превосходная молитва, я всегда любил ее.

— Помните, как там хорошо в конце: «И не осуждати брата моего»?

— Да, да.

Перед чаем все сошлись, кроме Софьи Андреевны. Л. Н. сказал:

— Ну, Душан Петрович, давайте вокруг стола бегать наперегонки и Мария Александровна тоже.

— Этот номер не пройдет, — ответил Душан Петрович.

У Чертковых в Мещерском была наружная лестница (самая обыкновенная лестница), по которой поднимались во второй этаж, когда Анна Константиновна спала, чтобы не будить ее. Илья Васильевич хвалился, что он влез по этой лестнице даже с полным стаканом горячего чаю. Раз Л. Н. вздумал тоже полезть, но Илья Васильевич сказал ему: «Нет, Л.H., этот номер не пройдет».

Мы все сели за чайный стол, а Л. Н. остался еще в своем кресле и тихо говорил с Марией Александровной. По отдельным словам, которые до меня долетали, я слышал, что он говорил о Софье Андреевне. Скоро пришла Софья Андреевна, села около самовара, а Л. Н. сел на свое обычное место.

Мария Александровна за чаем очень хвалила Суткового и его сестру, хвалила его спокойствие. У Марии Александровны сено надо было убрать, а Сутковой с сестрой пришли и стали ей помогать. Заходила тучка, и Мария Александровна стала волноваться, что ее сено испортится. А Сутковой и говорит ей: «Зачем вы беспокоитесь? Значит, так нужно».

Мария Александровна ответила ему: «Это вы так можете рассуждать, а я еще до этого не доросла. Я хочу, чтобы дождь не вымочил моего сена».

Л. Н. ел клубнику и стал угощать меня. Я сказал ему:

— Это вам, молодому человеку, можно есть ягоды, а мне на старости лет нельзя.

Л. Н. рассмеялся.

Он рассказывал еще про сумасшедших:

— Доктора с ними очень хорошо обходятся. Я говорил им, что можно только тогда это вынести, если смотреть на больных, как на материал для работы, а если видеть в них человека, то этого долго выдержать нельзя.

Софья Андреевна заметила, что больные должны это чувствовать. Л. H. возразил:

— Нет, они очень хорошо с ними обходятся. Я даже удивился. Старший врач в Мещерском, — там больше шестисот больных — а он всех по имени — отчеству знает, всякого спросит: «Как вы сегодня, Марья Ивановна?» Или: «Вы как себя чувствуете, Николай Петрович?»

— Больные у них разделяются на беспокойных, полу- спокойных и тихих. Есть еще патронат, которые живут по деревням, и пенсионеры, живущие в платных комнатах. Беспокойных никогда не связывают, их только держат руками и помещают в комнаты, где все обито мягким, а в окнах такие толстые стекла, которых никак нельзя разбить. Иногда резкие припадки случаются с ними внезапно. У них есть всякие мастерские, и однажды один больной совершенно для всех неожиданно в мастерской топором убил кого‑то из служебного персонала больницы. Меня к беспокойным сначала боялись пустить, а потом приняли все предосторожности. Я видел — кругом стояли служители и держали руки наготове, чтобы сейчас же схватить и удержать больного, если он кинется.

— Мы с Владимиром Григорьевичем зашли к беспокойным женщинам. Одна сразу кинулась к нам и закричала: «А Толстого к нам привели! Толстого!» И стала еще что‑то кричать — ее схватили, а другая, в одной рубашке, оголилась и стала делать ужасные, цинические жесты. Мы с Владимиром Григорьевичем поскорее убежали оттуда.

— Самое тяжелое — это в Троицкой больнице разряд испытуемых. Это большей частью преступники, преимущественно политические. Один, например, присужден был к смертной казни за убийство, и ему смягчили наказание на двадцать лет каторги. Их испытывают, так как среди них подозреваются симулянты. Я с одним беседовал. Он очень умный революционер и, очевидно, совершенно развитой человек. Он говорил со мной, опровергал мои доводы, отлично знает то, что я писал. Доктор мне тихо сказал: «Спросите его, кто он». Я спросил. Он нехотя пробормотал: «Я Петр Великий». Очевидно, ему стыдно было это мне сказать, потому что похоже, что он здоров и симулирует сумасшествие.

Л. Н. рассказывал про скопца из Кочетов, который приезжал в Мещерское:

— Ему Владимир Григорьевич со свойственной ему аккуратностью написал свой адрес со всеми подробностями. Он почему‑то стал в Козловке расспрашивать, и ему все напутали и направили его в Смоленскую губернию, так что он уже через Москву добрался до Чертковых совершенно без денег. Ему Саша предлагала, но ему уже дали Чертковы. Он очень интересный, хороший, умный человек. Скопцы — все вегетарианцы, вина не пьют.

Почему‑то заговорили об O. K.Клодт и хвалили ее. Разговор зашел вообще о чертковской колонии. Николаева вспомнила про девицу П., которая приходила к Л. Н. со своими жалобами на родных, на свое трудное положение и, кажется, просила помощи. Она ушла от Л. Н. очень разочарованная. Теперь она у Чертковых в Телятенках. Николаева ее защищала. Л. Н. сказал: