Одри Салкелд - Лени Рифеншталь

Оказавшись на суше, Лени стала спешно собирать свои пожитки, ибо оставался всего час до отхода лодки, которая должна была отвезти ее на корабль, идущий на Большую землю.

«Я едва пребывала в сознании. Только когда мой несгораемый сейф погрузили на маленькую моторную лодку, а меня, завернутую в одеяла, усадили на гору пустых бочек из-под керосина, я поняла, что настало время расставания. Каждый пожимал мне на прощанье руку и передавал письма, чтобы я отвезла их назад в Германию. Все члены экспедиции стояли на берегу. В серых сумерках я по-прежнему могла различать лица моих товарищей. Что же я делаю, сидя одна на этих бочках? Почему остальные машут мне руками? Правда, правда, я не могла постичь этого, но когда Ангст дал троекратный салют из охотничьей винтовки, я зарыдала — зарыдала, будучи не в силах остановиться, а ведь не плакала столько лет! Застилаемый пеленою слез, берег отступал все дальше…»

Сидя на трясущихся бочках, замерзая, несмотря на одеяла и костюм из собачьих шкур, Лени наблюдала за тем, как восходит первая звезда. После месяцев круглосуточного солнца это была первая настоящая ночь. Только красная полоса озарила горизонт, и, точно призмы, вокруг плавали айсберги, будто маяки, маня назад. Удастся ли ей когда-нибудь снова увидеть Гренландию?

«Магия Гренландии подобна бесконечному покрывалу, — писала Лени Рифеншталь вскоре после того, как съемки там закончились, — которое связывает нас тысячами невидимых шелковых нитей». На чистых просторах Гренландии мишура и суета современной жизни казались неким излишним балластом, не способным никого сделать счастливым. На этой земле иная шкала ценностей, иной, более размеренный ритм жизни, и наболевшие проблемы Европы казались здесь такими далекими, что почти не поддавались пониманию. Но, когда Лени вернулась в Берлин, повседневность и реальная действительность мигом явились перед ней во всей красе — и оказались небезынтересными.

На выборах в рейхстаг в июле 1932 года нацисты собрали почти 14 миллионов голосов (37%) и завоевали 230 из 608 мест в германском парламенте — на сотню без малого больше, чем их ближайшие соперники — социал-демократы. Но все же это не было абсолютным большинством. Лидер нацистов Адольф Гитлер оказался самым могущественным представителем германской политики, но тем не менее не мог добиться поста рейхсканцлера — по конституции, его назначает президент, парламентского одобрения для этого не требуется. Президент, фельдмаршал фон Гинденбург, выбрал Франца фон Палена — номинального члена Католической центристской партии, аристократа, обладавшего известной долей шарма, но очень небогатым политическим опытом, и Гитлер решительно отказывался с ним сотрудничать. В ходе возникших перепалок Гитлер отчасти потерял почву под ногами и получил унизительную и громкую выволочку от президента за свои неумеренные угрозы разделаться с марксистами. Его штурмовики — СА — были почти неподконтрольны, занимались грабежами, террором и убийствами, главным образом в стычках с коммунистами (ранее в этом же году штурмовики временно попали под запрет). В августе Гитлер оказался перед дилеммой: выступать или не выступать в защиту пятерых нацистов из СА, приговоренных к смерти за то, что зверски забили насмерть шахтера-коммуниста. Он не мог рисковать тем, чтобы вступать в конфликт со своим войском (между ним и некоторыми его частями уже начали возникать трения) — но он прекрасно знал, что своими беспрестанными эксцессами он рисковал потерять поддержку промышленников и бизнесменов, не говоря уже о более широком электорате и более умеренных членах его партии.

В эту осень Лени Рифеншталь возвратилась в погрязшую в раздорах Германию, где было ни много ни мало восемь миллионов безработных и впереди маячила унылая зима. Неудивительно, что Гренландия казалась ей далеким потерянным раем. Но с этого момента не стоит верить ее заявлениям, что она равнодушна к политике. По ее собственному признанию, она была очарована персоной и лицезрением Гитлера. Всю арктическую экспедицию с ней был порядком замусоленный экземпляр «Майн кампф», испещренный пометками на полях. «Она не выпускала книгу из рук», — комментировал Зорге, заявляя, что она открыто соглашалась с большинством ее выводов и заключений — хотя сама она по-другому объясняла свои ремарки на полях книги своего кумира. Впрочем, Зорге этим не ограничивается: «Она нашла видимое средство выражения своего великого восхищения Гитлером, повесив его портрет, оправленный в тюленью кожу» сначала у себя в палатке, потом в своей комнате в доме надзирателя.

Ослепление персоной фюрера, естественно, привело к тому, что Рифеншталь стала проявлять любопытство и в отношении его верований.

Невозможно представить, чтобы это любопытство не распространилось также и на его макиавеллиевскую [22] Макиавелли, Никколо (1469—1527) — итальянский политический мыслитель, писатель. Ради упрочения государства считал допустимыми любые средства. Отсюда термин «макиавеллизм» для определения политики, пренебрегающей нормами морали. (Примеч. пер.) политическую игру. Разумеется, почти сразу как она ступила на родную землю, Лени созвонилась по телефону с помощниками Гитлера и договорилась о том, что в этот же день она пожалует к нему на чаепитие и поведает о гренландских впечатлениях. Думается, это не просто совпадение, что в этот же день он собирался выступить с очередной речью в берлинском дворце спорта. Конечно же, она оказалась на этом мероприятии и выслушала его речь.

В ее мемуарах мало говорится о самом действе — лишь о «демоническом» облике фюрера, клявшегося создать новую Германию и положить конец безработице и нищете. В остальном же эффект был сходен с эффектом того сборища, на котором ей довелось побывать раньше — ей казалось, что его слова «хлестали зрителей, как плети». Она почувствовала, как ее словно плетью ударило утверждение фюрера, что коллективное благо должно брать верх над индивидуальным благом: «Ты — ничто. Твой фольк — все!» — повторял он. А между тем всю свою жизнь Лени Рифеншталь потратила на совершенствования своего искусства склонять события в окружающей жизни в свою пользу. Помимо сильного чувства самой себя, у нее было завидное чувство независимости; и в первый раз слова Гитлера всколыхнули в ней чувство стыда за такой персональный эгоцентризм. Гипнотическая способность фюрера возбуждать эмоции толпы, выставляя себя суперевангелистом, конечно же, в одно мгновение привлекала к нему новообращенных на каждом очередном митинге — но вот надолго ли они остаются в его вере? Для Лени магическое притяжение слов фюрера угасло, как только он кончил речь. По окончании действа единственной ее мыслью было побыстрее убраться домой. Она не была расположена к коллективизму. Во всяком случае, еще не была.