С. Пророкова - Левитан

Но не всегда эти разговоры были спокойны, иные кончались разногласиями.

Анна Николаевна была в меру самоуверенна и нетерпима к инакомыслящим. Ей казалось, что надо непременно предупредить друга от творческих ошибок, а на самом деле она вмешивалась в область ей далекую, недоступную.

Со вкусом, воспитанным на привычных образцах живописи, Анна Николаевна, конечно, была далека от поисков Левитана последних лет. Она боялась, что путавшее всех «декадентство» заразит и любимого ею человека.

Произошел трагический случай, когда Левитан, вспылив, на ее глазах изрезал в клочья свою картину заходящего солнца, писанную буйными красками, тут же в разгар горячего спора.

Кто знает, может быть, из-за этой вспышки искусство лишилось одной из лучших работ художника…

Так говорит Павел Александрович Смелов, старый ленинградский художник, который хорошо знал Турчанинову.

Мы слушаем его рассказ.

В двадцатых годах Турчанинова уезжала к дочерям в Париж и распродавала свои вещи. Интересуясь произведениями искусства, Смелов пришел к ней домой. Он застал ее сидящей у камина. После быстрого знакомства послышались слова:

— Жгу свою молодость…

И Смелов с ужасом увидел, как Турчанинова собиралась бросить в огонь объемистую пачку писем.

— Это — Левитан, — сказала она сквозь слезы. — Жгу свои воспоминания.

Силой убедительных, жарких слов Смелову удалось отстоять эти письма. И вот они в руках у него, эти документы последних шести лет жизни художника. Двести писем — рассказ о его любви к женщине. Горячие, страстные исповеди человека и художника.

Перед войной Смелов отдал перепечатать на машинке все письма, и случилось так, что они пропали. Сейчас след их затерялся, лишь одно сохранилось в копии. И Смелов единственный человек, который знает историю дружбы Левитана с Турчаниновой.

Анна Николаевна в разговорах со Смеловым вспоминала не без гордости, как она пыталась навязывать свои вкусы в то время уже всемирно известному художнику.

Она не была тогда одинока. Некоторые русские интеллигенты, не понимая новой манеры живописи Левитана, спешили ее осудить. Это судьба многих новаторов.

Мы знаем письмо великой русской актрисы М. Н. Ермоловой к художнику Г. Ф. Ярцеву, в котором она порицает Левитана: «…Многие истинные художники в угоду моде, проклятой моде декадентства, изменили искусству и превратили себя в шутов, посмотрите, что сделал с собой Левитан. Взял да и обратился в декадента мазилку, позорно, недостойно».

И это говорилось именно в то время, когда на выставках появлялись превосходные картины Левитана — простые, понятные, совершенные по форме, те, которые теперь живут рядом со стихами Пушкина. И должно было пройти время, прежде чем интеллигентный мир понял, принял и оценил плодотворные находки вечно ищущего художника.

Интересно и другое письмо, посланное из Парижа физиологом В. Вагнером художнику А. А. Киселеву, когда Левитан уже лежал при смерти. Он писал о своем впечатлении от выставки. Есть в этом письме и такая фраза: «Здесь, на выставке, я еще раз, и вероятно навсегда убедился, что попытка в живописи «передать суть немногими мазками» a la Левитан и К° и в ваянии a la Трубецкой — попытки мертворожденных. Этим путем дальше декадентства не пойдешь, а к нему прийдешь прямой дорогой».

Так писал ученый, хороший знакомый Чехова. И мнение его характерно для той атмосферы непонимания, отчужденности, в которой последние годы жил и боролся Левитан.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова рассказывала мне, как на одной выставке ей с Антоном Павловичем привелось слышать издевательские смешки возле картин Левитана.

Свое невежество зрители выдавали за промах художника. Но Левитан продолжал шагать через тернии, прокладывая широкий путь русскому пейзажу.

В поисках не было никаких декадентских влияний. Его руководителем была природа, она очищала и освежала палитру. А познание души народа делало живопись мужественной и дерзновенной.

У каждого талантливого художника бывает много завистников. Были они и у Левитана. Их злые языки трепали по гостиным рассказы о его личной жизни, злорадствовали, не щадя больного товарища.

Сплетни доводили его до исступления. В осуждающем хоре принимала участие и С. П. Кувшинникова. Но кто думал о жизни художника, которая держалась на волоске! Его не жалели, а травля подтачивала уходящие силы. Да, трудные сплетения личных невзгод с тревогами в искусстве стали союзниками его недуга. Вместе они вели наступление на жизнь художника.

Но Левитан не сдавался и готов был всегда мужественно отстаивать свои взгляды. Один случаи подтвердил это качество пейзажиста особенно убедительно.

На выставку передвижников пришел Николай II. Остановясь возле произведений пейзажиста, он сказал, что вот Левитан стал выставлять незаконченные картины.

Услышав эту реплику царя, художник ответил:

— Ваше величество, я считаю эти картины вполне законченными.

Художник пошел на неслыханную по тем временам дерзость, но не изменил своим убеждениям.

Критик В. В. Стасов всегда оказывался в центре споров. Его высокую колоритную фигуру можно было видеть в окружении художников, литераторов или музыкантов.

Обычно он приходил на выставки передвижников задолго до их открытия и любил присутствовать, когда открывались большие ящики, присланные из Москвы, и оттуда вынимались картины.

Он первым отмечал новое, сильное, произведение демократического искусства, хвалил его тут же громогласно, а потом и в прессе. Обычно он, этот неутомимый защитник правды в искусстве, становился ярым пропагандистом всего талантливого, нового, прогрессивного.

И на сей раз Стасов пришел к передвижникам, когда стучали молотки, развешивались картины, а художники нервно отстаивали лучшее место для своих полотен.

Критик поглядывал с удовольствием на всю эту сутолоку и разговаривал с писателем Д. В. Григоровичем, большим любителем и признанным знатоком искусства.

Стасов порой бывал слишком прямолинеен в своих суждениях и редко соглашался с теми, кто придерживался противоположного мнения. И теперь он с большой убежденностью обрушился на пейзажную живопись.

— Травка, облачка, речоночка — подумаешь только, как все это важно, — говорил критик своим громким голосом. — А позволю спросить: к чему все это, какая в этом польза, кроме украшения господских хоромин?

С таким резким суждением не согласились многие художники, но возражали вяловато.

Григорович горячо отстаивал пейзажу право на жизнь, страстно возражал Стасову.

— Утверждайте что хотите, — не унимался критик, — а что касается меня, то я готов отдать дюжину прекрасных пейзажей за один посредственный жанр, в котором есть идейное содержание, ибо такое искусство имеет колоссальное воспитательное значение.