Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

На нашу беду прошлое лето выдалось отчаянное — непрерывные дожди немилосердно портили все. Рассчитывать на помощь крестьян было нельзя, так как их в округе почти никого не осталось. Пришлось перебиваться с небольшим числом рабочих, очень неверных людей, то и дело перебегавших с места на место.

Летних работ некому было делать не только у земледельцев, но и само земство, железные дороги и всевозможные организации нуждались в тех же рабочих руках. То и дело в "Смоленском вестнике" можно было читать, что нужны чернорабочие от 3 до 5 руб. в день, а с лошадью и 10. Понятно, что после таких объявлений рабочие, недолго думая, покидали свои места и шли туда, где им было выгоднее, а Талашкино тем временем все пустело и пустело.

Во время жнивья в прежние годы женщина получала за десятину 4 руб. 50 коп. и не было отбоя от предложений, в этом же году крестьянки наотрез отказались ходить на поденщину и сказали, что жать и по 20 руб. за десятину не пойдут.

Были у нас сельскохозяйственные машины, но даже при жнейках и косилках без опытных рабочих трудно обойтись. На беду Абел за зиму машины не привел в порядок, а наших хороших кузнецов и механиков забрали на войну, поэтому пришлось все наскоро чинить и налаживать тут же во время страдной поры.

Такой лихорадки, нервного напряжения, с каким в этом году производились сельскохозяйственные работы, я не запомню. Трудно оценить те усилия, которые пришлось приложить в борьбе не только с недостатком рук, небывалой дороговизной необходимых материалов, железа или гвоздей, но тут как будто само небо шло наперекор этим усилиям, посылая непогоду.

В эту тяжелую годину страшной войны Киту и мне казалось, что наш святой долг по силе возможности бороться с трудностями минуты. Честный патриот и преданный своей родине человек должен все претерпеть, чтобы не сдаться. Стойко превозмогая ежедневно нараставшие препятствия, мы подбодряли друг друга как могли. Но были и такие дни, когда я замечала у Киту усталость, глаза ее делались грустно-задумчивыми, и видно было по ней, что руки ее опускались…

В один из таких дней она зашла ко мне в комнату и говорит:

— Сейчас приходил управляющий. Он в отчаянии - барометр упал на бурю, а сено на Бохоте сухо, его надо собирать в копы, и он боится, что оно попадет под ливень… А кому его убрать? Нет людей.

Подумав немного, она добавила:

— Он ездил во Фленово, просил прислать команду из Красного Креста, обещал по 50 коп. за полдня, но они не пришли. Тогда он снова поскакал туда узнать, в чем дело. Оказывается, солдаты отказались и не придут. Знаешь, что мне пришло в голову? Устрой-ка через твою Лизу, чтобы все домашние взялись за грабли и вышли на сенокос.

Конечно, я сейчас же с Лизой сговорилась, и, не теряя ни минуты, она кликнула клич. Мысль эта нашим людям показалась очень забавной, все с радостью отозвались, и через час во главе целой рати женщин Лиза орудовала среди нашего большого луга, в полуверсте от усадьбы. Тут были кухарки, прачки, судомойки, доильщицы, садовницы, какие-то родственницы служащих, бледнолицые, не успевшие еще загореть горничные, портниха, нянька управляющего, наши гости — словом, все, что могло держать грабли в руках. К вечеру наш луг покрылся рядами высоких копен, и мы вздохнули с облегченным сердцем, видя наше сено спасенным.

Таких случаев у нас за это лето было два, и оба раза из-за отказа команды прийти нам в нужную минуту на помощь. Это, вероятно, благодарность за то, что Красный Крест даром пользовался нашим гостеприимством, окончательно сгноил полы школьного здания и разворовал все яблоки и овощи во фленовских садах и огородах. Когда в Талашкино как-то приехал из Минска отдохнуть на денек А.В.Кривошеин, я ему рассказала об инциденте с санитарами и командой Красного Креста. Он был очень возмущен их грубой неделикатностью.

В июле, после нескончаемых просьб, нам, наконец, дали 14 человек военнопленных — 11 хорватов и 3 чехов. Пришли они изнуренные, голодные, оборванные, прямо взятые из боя, некоторые без шинелей, и нам пришлось их с ног до головы одеть. Их передала нам Губернская земская управа с условием держать их до января 1917 года, а затем отпустить по окончании положенного времени с обувью, стоящей теперь безумных денег, и с теплым платьем.

Очень пригодились они нам для полевых работ. Люди попались все тихие, знакомые с земледелием и, по сравнению с нашими рабочими, гораздо культурнее, чистоплотнее и сознательно относящиеся к делу. В конце сентября не по сезону стало холодно, пришлось им купить и тут же раздать теплую одежду, калоши, шапки, шарфы. Их одеть нам обошлось около тысячи рублей.

Мы успокоились за судьбу нашего хозяйства, собирались уже приступить к молотьбе, как вдруг, в один из рабочих дней в Талашкино явился урядник с требованием немедленно отправить военнопленных в воинское присутствие. Конечно, пленных сейчас же сняли с работ, пришлось бежать в поле выпрягать из плугов лошадей и перепрягать в телеги, послали во Фленово за старостой. Поднялся шум, разговоры и приготовления отвлекли остальных рабочих от дела, и этот день уже пропал для полевых работ. Военнопленные у нас уже прижились, они были грустны, но покорны.

Управляющий сразу же укатил в Смоленск узнать, в чем дело и нет ли тут недоразумения. Телефон с городом работал весь день, и я безрезультатно звонила к губернатору и в другие места. Около десяти часов вечера, когда мы сидели за вечерним чтением, вдруг по тому же телефону из Смоленска нам сообщают, что военнопленных нам вернули обратно, что они уже у нас в смоленском доме, а лошади ушли в Талашкино, поэтому спрашивают, где накормить людей, так как они весь день не ели, и вообще как с ними поступить.

Мы ничего не могли понять из этой дурацкой комедии. Кто мог дать такие приказания и кто их тотчас же отменял — неизвестно. Куда мы опять ни звонили, кого ни спрашивали, верно ли то, что снова можем получить военнопленных, получался один ответ: "Приказано", — и только. Ясно было одно, что у нас много хозяев, а путного, как видно, нет ни одного.

По своей бессмысленности это обстоятельство напомнило мне переполох, наделанный во всей земледельческой России идиотским воинским призывом, сделанным к 15 июля. В деревнях и экономиях этот приказ вызвал вопли отчаяния. Такое распоряжение мог дать лишь лютый враг или дурак неисправимый. Ведь в то время стоял еще урожай нынешнего года на полях, и в такую минуту оторвать от земли последних рабочих значило не только проиграть войну, но и уморить с голоду все русское население. К счастью, там, где-то на верхах, вовремя очухались, и последовала отсрочка этого призыва, уж слишком громко в один голос вся Россия закричала.

По возвращении наших военнопленных работа в Талашкине пошла своим чередом. Прошла неделя, мы доделали начатые работы и опять серьезно заговорили о молотьбе, как снова приказ военнопленным хорватам немедленно явиться в город. На этот раз, к сожалению, они окончательно покинули Талашкино. Итак, без предупреждения и объяснений у нас оставили лишь трех чехов и отняли 11 человек, необходимых для сельских работ.