Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

Характер может выявиться и через поступки, и через размышления, и через речь. Но никаких особенных поступков эти герои не совершают, только спят, едят, изредка ходят на охоту, работают и женятся без особой радости и без регистрации в загсе, потому что такового не имеется. Спасти эту обыденность могли бы глубинные размышления, но их нет.

Несколько более повезло Коле Аникину из второй повести. Кроме того, что у него рост — метр семьдесят пять и что он доволен жизнью, мы чувствуем в нем горячую любовь к шахте, способность к самостоятельным действиям и решениям. Окончив техникум, он отказался от должности мастера и решил изучить шахтерское ремесло с азов; он готов на самопожертвование, и разговор у него бойкий, молодеческий, без натяжек. И все-таки он чем-то неуловимо смахивает на юношу со значка ГТО, а не на художественный образ!

Нет в героях антисилы, греха, сомнений и противоречий, а значит, нет в героях характеров. И не судят они ни себя и никого другого, кроме разве московского товарища, но это уже не суд, а самосуд, ибо не за что судить: в произведениях не выписан конфликт. А от этого и образы такие вялые и эфемерные, похожие или на тени или на значки, — им нечем дышать, им не хватает полемического воздуха.

Итак, нужна проблема, нужен конфликт, нужен суд. Доказательство тому — название сборника, данное ему вовсе не случайно, как могло показаться из вышесказанного, а с четкой ориентацией на другие произведения, которые сами по себе отрицают предыдущие.

Это две повести: «Река непутевая» и «Своим судом».

Казалось бы, внешне в них ничего не меняется: те же порожистые непокорные сибирские реки, те же немногословные замкнутые характеры, та же очерковая бесцветность авторского стиля. Но почему-то становятся родными и близкими. Кажущаяся бесцветность подчас завораживает. В чем же дело? Ведь эти повести принадлежат перу того же автора! Да, автор тот же, и тематика та же, но изменились в чем-то принципы подхода к изображению жизненных фактов. Если раньше поднятые проблемы загорались и затухали, как отдаленные глухие молнии, ничего не меняя ни в окружающей обстановке, ни в образах, то теперь эти молнии вспыхивают не за линией горизонта, а в душах самих героев и автора. Теперь эти молнии стали ярче, проблемы — острее, появился накал страстей.

В центре повести «Река непутевая» всего один факт — борьба человека с разбушевавшейся стихией. Причем, и стихия-то — не стихия в традиционном понимании этого слова, а весенний радостный бунт природы, момент пробуждения ее от оков — ледоход.

И в повести ни на мгновение не исчезает идущая вторым планом мажорная нота радостного сопереживания животворным силам Земли. Она прорывается и в «душном запахе оттаивающей земли», и в эпизодическом образе «клочковатой линяющей лисицы», помогающей Человеку в смертельной схватке с Болотом, и в ликующих трелях жаворонков и чибисов, перекрывающих треск ломающегося льда.

Но своеобразие избранного Шушариным конфликта в том и заключается, что именно эта оптимистическая плодоносная сила становится силой смертоносной, силой трагической. И не по своей воле, а тоже по воле Человека, только другого Человека, вернее, других людей.

Огромные, напирающие друг на друга глыбы льда грозят сломать (и сломают! — в этом уверены все) только что возведенные опоры ишимского моста. Накануне ледохода инженер Гаврилов отослал в район телеграмму, в которой просил «обязать взрывные организации района взорвать лед перед этими опорами». Но люди не откликнулись. Почему? На этот вопрос А. Шушарин не отвечает в своей повести, да ответ и не важен. А важно то, что из-за халатности, нерасторопности, равнодушия «людей из района» рискует жизнью талантливый инженер Гаврилов, пробирающийся за взрывчаткой через оттаивающее болото; едва не гибнет в ледяных ишимских водах мостостроитель Сеня Сирота; решается на неравный бой со льдом старый и вряд ли способный выдержать его Фрол Сучков, искуснейший взрывник, равного которому не сыщешь во всей Сибири! И эти люди, не отделимые от природы и всю свою жизнь посвятившие борьбе за нее, вынуждены ополчиться против нее, как против самого лютого врага. Своим судом судят они первобытную стихию, своим подвигом судят они тех, кто отказался протянуть им руку помощи в борьбе за общее дело. Победят они или погибнут вместе со своим детищем? Этот вопрос остается в повести открытым. И опять-таки не важен ответ на него, а важно то, что вопрос поставлен. Не новый, но яркий, острый, жизненно важный. Суд начался. И в этом — сила.

Аналогичным образом решается конфликт и в повести «Своим судом», хотя тематика этой повести несколько иная, чем в предыдущей. Разговор здесь ведется о том, что наиболее дорого сердцу писателя, что поет, и болит, и рвется в сердце каждого из нас, что даже страшно назвать банальными штампами «охрана природы» и «борьба с браконьерством». Разговор здесь ведется о Земле. Об огромной, затаенной, сдержанной влюбленности в ее леса, поймы, в гусей, в собаку, в лошадь, в утренний холодок, пощипывающий ступни на выходе ночи. Разговор ведется о том, можно ли терзать и уродовать эту землю, которая поит, и кормит, и обогревает тебя в минуты радости и горя. Сдержанный, мужской разговор. Без эмоций, без битья кулаками, без слез, без ахов и даже без слов. И участвуют в нем всего два человека: рыбак Малев и московский художник Окунев — два человека, одинаково влюбленные в прекрасное, но по-разному служащие ему. Два полярных полюса одного конфликта.

Не буду пересказывать сути этого конфликта, потому что познакомиться с повестью будет интересно всем, кто любит природу и книгу, скажу только, что, несмотря на заголовок, нет в ней традиционного суда и самосуда. Инспектор Малев, который, казалось бы, должен был выступить в роли разгневанного апостола Реки, является в повести не Судьей, а, скорее, Спасителем. Именно он спасает Окунева, посягнувшего на спокойствие его Реки, от неминуемой гибели. Спасает сосредоточенно и спокойно, как спас бы попавших в беду березу или лошадь. Потому что любит Реку и Землю. А раз любишь Землю, значит, не думаешь, помогать ли тому, что является крупицей этой Земли. Судит себя сам художник. Судит сознанием того, что своим нелепым и жестоким взрывом на Реке (на Земле…) убил не только стайки беспомощных рыбешек, но убил и часть самого себя, частицу своего детства, когда эта Земля была его матерью и кормилицей.

Еще одна проблема. Еще один повод для боли и раздумий.

А боль и раздумья появляются незаметно, ненавязчиво, сами по себе, потому что вместе с болевыми проблемами в повести входят люди, живые, неповторимые и, чаще всего, самые обыкновенные. Но есть в этой обыкновенности сила, и не грехом будет утверждать, что образ рыбака Малева есть субстанция сибирского характера в одном из лучших ее проявлений.