Алевтина Кузичева - Чехов. Жизнь «отдельного человека»

По какому-то заблуждению Лидия взяла не тот тон. Или, может быть, в силу своей внутренней неуверенности, заставлявшей ее казаться раскованной, свободной. Хорошая музыкантша, не допускавшая неверных нот в пении, она писала Чехову, словно не в своей душевной тональности. Не фальшивой, а не своей. И тут же ощущала душевное и словесное неблагозвучие. Грубоватость шуток и прозвищ («черт Вас задави», «если Вы не совсем стали дубиной»). Невольный мелодраматический налет, которым привлекала к себе внимание Чехова, когда жаловалась на нездоровье: «…купаться мне тоже нельзя <���…> благодаря каким-то влажным хрипам, которые у меня открыли перед отъездом. Ну да черт с ними, а лучше Вы мне напишите об Вас». Осознавала, наверно, тщетность намеков на своих реальных и мнимых воздыхателей («Меня провожал домой Левитан!»; — «Буцефал [Е.Н. Баллас] велит Вам кланяться и сказать, что он Вас нисколько не боится, потому что уверен во мне»).

Душевный слух, вероятно, подсказывал Лидии Стахиевне, что не о том и не так она писала Чехову, как хотела бы, поэтому обрывала себя («А ведь совестно посылать такое письмо!»). И от досады на него, на себя впадала в еще большую неловкость: опять иронические выпады, уколы. Пытался ли Чехов настроить их переписку, их отношения? Когда речь шла о литературных советах, например, семнадцатилетней Шавровой, он был доброжелателен, но серьезен и строг. Летом 1891 года, прочитав очередной присланный ею рассказ, предупредил: «Вы не сердитесь на критику. Если я пишу и сужу несколько резко, то это только потому, что вижу в Вас коллегу и литераторшу, а не дилетантку, иначе бы, быть может, я наговорил Вашей „Ошибке“ тьму комплиментов».

Лидии Стахиевне он тоже давал советы. Но другого свойства. Быть самой собой. Ничего не преувеличивать. Болеет? Кашляет? Значит — «бросьте курить и не разговаривайте на улице»; — «Вам можно и купаться и по вечерам гулять. Всё это баловство. У меня все мои внутренности полны и мокрых и сухих хрипов, я купаюсь и гуляю и всё-таки жив».

Она хотела казаться свойской . Он не удерживался от усмешки: «Сейчас получил от Вас письмо. Оно сверху донизу полно такими милыми выражениями, как „чёрт вас задави“, „чёрт побери“, „анафема“, „подзатыльник“, „сволочь“, „обожралась“ и т. п. Нечего сказать, прекрасное влияние имеют на Вас такие ломовые извозчики, как Trophim».

Она пыталась иронизировать: «Это письмо, верно, не будет так прилично, сухо и не будет носить отпечаток высшего света». Чехов усиливал иронию до насмешки: «Извините, что письмо так небрежно написано; я взволнован, дрожу и боюсь, как бы о нашей переписке не узнал высший свет. Пожалуйста, никому не показывайте моего письма! Остаюсь преданный Вам А. Кислота ».

Чехов прямо и косвенно советовал ей не казаться другой, быть не хуже и не лучше, а тем, что она есть: неглупой, доброй, не нашедшей еще ни своего призвания, ни дела. Не очень, может быть, счастливой, но не несчастной. За его шутками просвечивало в 1891 году серьезное увлечение Ликой. Уехав зимой в Петербург, он писал сестре: «Поклон Лидии Егоровне Мизюковой. <���…> Скажи ей, чтобы она не ела мучного и избегала Левитана. Лучшего поклонника, как я, ей не найти ни в Думе, ни в высшем свете». Он передавал чужие похвалы ее красоте, сам говорил о ней: «Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика!»; «Златокудрая Лика»; «Очаровательная, изумительная Лика!»

Весной, из-за границы, Чехов в письмах домой непременно упоминал Мизинову: «Ты, Маша, и Вы, Лика…» Будто присоединял невольно к своей семье. Звал ее в Богимово. Снова и снова. Шутил: «Поймите Вы, что ежедневное ожидание Вашего приезда не только томит, но и вводит нас в расходы: обыкновенно за обедом мы едим один только вчерашний суп, когда же ожидаем гостей, то готовим еще жаркое из вареной говядины, которую покупаем у соседских кухарок».

Он уговаривал Лидию Стахиевну покинуть ненадолго Покровское, общество родных, а заодно и Левитана с Кувшинниковой, гостивших в соседнем имении. Описывал ей парк, темные аллеи, лунные ночи, соловьев, индюков и рисовал картину: «Мы часто ходим гулять, причем я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идете со мной под руку». Вместо подписи изобразил сердце, пронзенное стрелой. Но она не ехала в Богимово. Может быть, ждала от него особых «литературных» посланий? Ведь он писатель, да еще известный. Можно представить, как восхищался художник Левитан ее красотой, если в шутку писал Чехову: «Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости Господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею, божественной Ликой! Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета, и приедет только туда, где я. Больно тебе все это читать, но из любви к правде я не мог этого скрыть».

Здесь, в Покровском, где Лика выросла, где были атрибуты романтической беллетристики (старинные парки, аллеи, старый дом), складывался странный «треугольник» — скрытое или мнимое соперничество между 44-летней Кувшинниковой и 20-летней Мизиновой. Чехов незримо присутствовал в их разговорах.

В дождливые вечера Левитан читал вслух Софье Петровне и Лидии рассказы друга, восхищался описаниями природы и иронизировал над собой в письме Чехову: «Замечаешь, какой я великодушный, читаю твои рассказы Лике и восторгаюсь! Вот где настоящая добродетель!» Обещал приехать в Богимово, звал усиленно в Затишье. Кувшинникова в приписках к письмам Левитана, в манере своего московского салона, называла Чехова по фамилии, говорила, что они с наслаждением переживают его повествования.

Может быть, этот «треугольник», этот стиль Кувшинниковой, эти вечерние чтения Чехов спародировал в коротеньких письмах Лике. Одно, без подписи, якобы от страстно влюбленного поклонника: «Дорогая Лида! К чему упреки? Посылаю тебе свою рожу. Завтра увидимся. Не забывай своего Петьку. Целую 1000 раз!!! Купил рассказы Чехова: что за прелесть! Купи и ты. Кланяйся Маше Чеховой. Какая ты душка!» Другое, с намеком на Головина, уездного предводителя дворянства, поклонника Мизиновой: «Дорогая Лидия Стахиевна! Я люблю Вас страстно, как тигр, и предлагаю Вам руку. Предводитель дворняжек Головин-Ртищев . P. S. Ответ сообщите мимикой. Вы косая».

На этих письмах нет даты. Но по некоторым реалиям и деталям можно предположить, что они посланы в начале июня и что 17 июня Мизинова отвечала и на эти пародийные письма, и на письмо Чехова от 12 июня. Ответ был резким и растерянным. Лидию Стахиевну могло обидеть слово «баловство» по поводу ее хворей. И выговор за грубые слова в письмах. И фраза в ее адрес — «увлекшись черкесом Левитаном». И просьба, которую Чехов передавал Левитану: «Попросите его, чтобы он не писал в каждом письме о Вас. Во-первых, это с его стороны не великодушно, а во-вторых, мне нет никакого дела до его счастья». И раздражение против Кувшинниковой, не отпускавшей Левитана от себя ни на шаг.