Андрей Чегодаев - Моя жизнь и люди, которых я знал

5/III—45

Наташенька, милая, милая, моя маленькая!

Не писал три дня, т. к. все ждал, когда получу наконец № своей полевой почты. Сегодня получил: полевая почта 28930 — группа Сабурова, майору А. Д. Чегодаеву. Как только получишь — напиши подробно — подробно обо всем, что у вас делается и что было за время, что я ехал, о своих лекциях в Худож. Театре [22] Н. М. Чегодаева читала лекции по истории искусств на постановочном факультете школы — студии МХАТ. , о Машукушкиных делах (а она пусть напишет отдельно), о музее, об Академии Наук, о папе, о Лазаревых, о Пименове, об Алекс. Борисовиче и Татьяне Борисовне, о всем, самом мелком, что тебя и Машукушку касается. Я очень тоскую, ничего не зная о вас и не представляя даже, когда я получу хоть строчку. Мне так жалко было тебя, когда я уезжал. Так хочется, чтобы ты не была грустная и не уставала бы. Получили ли вы все мои письма? Я послал (до этого) семь писем из Киева, Львова, Кракова, Катовице.

Я был уже во многих городах Германии и хоть и сижу сейчас четвертый день на одном месте — это ненадолго. Работы свыше головы. Писать о себе ничего не могу. Только что сыт, здоров, очень доволен спутниками, очень дивлюсь на тупость и убожество немецкой «культуры», которые превзошли всякие мои ожидания. Странное мое путешествие! Мне все кажется, точно не я, а кто‑то другой. Громадные впечатления последних дней — это: 1) промышленный район Катовице, где огромные заводы идут один за другим, повсюду кругом до горизонта — пейзаж, полный неожиданной, необычайной величественности, 2) необычайно острое ощущение бесконечного превосходства нашей культуры над немецкой, несмотря на весь внешний лоск немецкой цивилизации (за которой нет ничего живого). Очень яркое впечатление: прелестный польский мальчишка в Хоржуве (около Катовице) — наш попутчик на трамвае (дважды нами встреченный за день) — застенчивый, воспитанный, ласковый малый лет девяти, молча (из- за разных языков), но достаточно ясно все же (с помощью главным образом знаков) с нами объяснявшийся и приветливо нам улыбавшийся — точно от лица настоящей Польши, не Краковской. Каждый день слушаю московское радио — приказы Сталина [23] В последние месяцы войны буквально каждый вечер, а иногда и два- три раза за вечер по радио звучал голосом диктора Левитана «приказ Верховного Главнокомандующего», сообщающий о взятии какого‑нибудь города и предписывающий произвести «в столице нашей родины Москве салют» из стольких‑то орудий. , музыку, пение Обуховой и др. — с большим волнением. Ужасно жду от вас письма. Целую вас обеих крепко — крепко и очень хочу поскорее увидеть. А.

Поклон Вере Степановне и Диме. Всем от меня кланяйся.

9/111–45

Наташенька, моя милая, любимая!

Все жду от вас письма и тоскую. Решил, что получу первое письмо не раньше конца месяца, но очень трудно дожидаться. Стараюсь по вечерам после работы представить себе, что делаете обе, и только начинаю беспокоиться. Уже март, значит, начались твои лекции, как они идут? О своих делах я стараюсь и не вспоминать. Хороший ли в этом месяце магазин? Тепло ли в комнатах и есть ли дрова?

В Москве еще карточки, закрытые «распределители», центральное отопление не работает — топим «буржуйку».

Тут глубокая зима, масса снегу, так что утром целые вереницы немецких девиц отправляются с лопатами расчищать улицы. Скользко и холодно. Но в гостинице, где я живу уже неделю, жарко — приходится открывать на весь день окно. Меня приводят в ужас немецкие перины, которые совершенно отравляют мне сон. Эти перины, которые, на мой взгляд, одно из самых законченных воплощений немецкого духа. Ни один другой народ не придумал бы ни в век такой гадости. Меня очень интересует, как вы едите и кто бывает, не таскают ли зря книги. Здоровы ли вы обе и папа? Я здоров (только сплю плохо), но очень устаю, масса дела, и чем дальше, тем больше. Вчера и сегодня даже не успел к обеду. Ем я в прекрасном ресторане при гостинице (весь персонал тут — наш, русский), повар — первосортный, так что сыт я вполне. Немецкого тут — только черное пиво, хорошее, так что я стал им интересоваться немного.

Спутники мои очень хорошие и приятные. (Я говорю о Филиппове и Григорове — четвертый наш компаньон оказался балластом — бездельник и круглый невежда, зачем его только сюда послали?! Думаю, что тут его долго не продержат.) Работа еще только в самом начале, но уже ясно, что вместо неизвестного «кота в мешке» я получил, так сказать, целое стадо кошек, и когда я все переделаю — одному Богу известно. Я очень мечтаю выписать сюда, для помощи, Ротенберга [24] Евсей Осипович Ротенберг — известный искусствовед, в те годы аспирант Музея изобразительных искусств. Борис Робертович Виппер был ученым секретарем музея. — узнай у Виппера, вернулся ли Ротенберг из командировки. Напиши мне о папе, о Лазаревых — я не могу сейчас никому обещать писать письма, не успею все равно. А Александру Борисовичу скажи, что я покуда писать не могу, нет времени. Как прошел его концерт (с «Пиром во время чумы» [25] «Пир во время чумы» — опера А. Б. Гольденвейзера. и т. д.)? Кому присудили Сталинские премии? Военные новости я узнаю по радио, а другие не знаю с тех пор, как уехал. Не видела ли ты Фаворских? Как Машукушкино рисование? Что она читает и что прочла со дня моего отъезда? Что Юрий Иванович [Пименов], пишет ее портрет или нет? Мне бы хотелось увидеть его законченным к моему возвращению. Так как я вернусь явно позже, чем предполагалось, то, может быть, он и окончит? Как моя статья для музея? Меня очень беспокоит, подобрали ли они все фотографии, какие я просил. Спроси Елену Ивановну, получила ли она от Капитолины Владимировны Фроловой (из Третьяковки) мои рисунки Сойфертиса, Бойма, С. Герасимова и др. — меня особенно интересуют эти трое. Что куплено Закупочной Комиссией после моего отъезда? Напиши. Как здоровье Татьяны Борисовны? Поцелуй твоих стариков от меня крепко и моего тоже.

Мне было приятно встретить тут одного майора, знающего папу и с почтением о нем отозвавшегося. А об Александре Борисовиче мне с великим уважением много говорил мой Филиппов (он был много лет директором клуба работников искусств). Можешь себе представить, что Филиппов с бригадой артистов приезжал с концертом в то самое место за Вязьмой, в августе 1941–го, где было ополчение, и разговаривал с моими студентами! Как странно пересекаются дороги! В одном из немецких городов я вдруг встретился с одним кадровым капитаном — ленинградским искусствоведом, известным мне по статьям. Я думаю, попади я на Южный полюс, наверное, встретился бы какой- нибудь пингвин, справляющийся о здоровье и делах Лазаря Шоломовича [26] Лазарь Шоломович Гордонов — географ, ближайший друг нашей семьи — был необыкновенно общительным человеком, имевшим очень широкий круг знакомых . (Я тоже ими интересуюсь.)