Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

С утра пораньше уходил на озеро: в прилегающих к нему рощицах были совсем безлюдные уголки. Но и полная уединенность не помогала; так неумелый пловец, сколько ни затрачивает усилий, все барахтается беспомощно на одном месте. Спустя день или два понял, однако, важное: он слишком погружен в сегодняшнее. Вместо того чтобы сосредоточиться на главном, начинает вдруг думать о Блюме, о Мартове, о том тяжелом осадке, который остался на душе от последней встречи с ними, и о том, что именно поэтому следует теперь опасаться быть несправедливым к ним; но затем, едва утвердившись в этой мысли, тут же осознавал, что из-за этого своего опасения быть к ним несправедливым легко может впасть в другую крайность, а это неизбежно обернется заведомой несправедливостью по отношению к их оппонентам. Да, понял он, нужно подняться над злобой дня, отринуть все преходящее, минутное, забыть и о личной причастности к событиям; нужно постараться взглянуть на все сущее как бы из другого, на много лет вперед отодвинутого времени. Ведь и действительно: минет время, годы и годы, нынешние обстоятельства сами собой освободятся от шелухи и шлака, и отойдут, станут ненужными все житейские мелочи, все наносное уйдет, и останется только суть дела, только существенное, несмываемое, своего рода математическая формула, иероглиф, свободный от человеческих пристрастий голый знак: либо плюс, либо минус…

Итак, рассуждал Осип, что же останется и через годы?

Первое, на что захотелось взглянуть с этой новой высоты, были выборы на съезде партии нового состава редакции. Что меня смущает здесь? То, что не вся редакционная шестерка избрана вновь; то, что трое из прежнего состава — Засулич, Аксельрод, Потресов — оказались за бортом: люди почтенные, с заслугами. Ну а теперь отрешимся на время от того, кто именно не был избран; поставим вопрос по-другому: имел ли съезд право на уменьшение редакции до трех человек и на персональную переборку ее состава? Вопрос, разумеется, чисто риторический, ответ на него может быть только утвердительный. И вот что в особенности показательно: ведь ни у кого даже и тени недоумения не возникло, когда вместо девяти членов Организационного комитета на съезде был избран Центральный Комитет в составе трех человек. Так отчего же в одном случае Мартов и его сторонники охотно согласились с изменением состава, а в другом — не побоялись пойти даже на скандал, лишь бы сохранить редакцию в неприкосновенности? Где логика? Где последовательность? Принципиальность, наконец? И еще: как случилось, что и он, Осип, столь длительное время находился в плену предвзятого мнения?

Конечно, он радовался тому, что хотя бы сейчас, пусть и нечаянно, набрел на верную мысль; но и досада была — что нечаянно, что мог ведь и дальше блуждать в потемках…

Впрочем, запоздалые эти угрызения были сущие пустяки в сравнении с достигнутым, чистое уже самоедство, умерить которое не составило большого труда. Как бы там ни было, а на первое заседание Лиги Осип шел с легкой душой, с той освобожденностью и раскованностью, которая точнее любых доводов разума говорила о правильности принятого им решения.

Перед самым началом съезда произошел маленький эпизод. Первый, кого Осип увидел, войдя с улицы в полутемный коридор, был Блюм. Отделившись от группы курильщиков, Блюм быстрым шагом направился к нему.

— Ба, Осип! — Крепко пожал руку. — Ты не уехал?

— Как видишь.

— Куда ж ты запропастился? Я тебя вчера весь день искал.

— Плохо искал, значит.

Блюм внимательно всмотрелся в Осипа. Потом с натянутой улыбкой медленно проговорил:

— Насколько я понимаю, тебя уже не мучают сомнения…

— Да, — ответил Осип, — ты верно понимаешь.

— Так, так… — в некоторой все же растерянности протянул Блюм. Помолчал, затем произнес назидательно: — Смотри, Осип, не просчитайся.

— Прости, не понял, — сказал Осип, отлично понимая, что именно Блюм имеет в виду.

— Я хочу сказать, что большинство очень быстро может превратиться в меньшинство.

— Но даже и взяв верх, вы едва ли сможете черное превратить в белое…

— Вот ты как заговорил!

— Будь справедлив, Блюм. Не я затеял этот разговор.

Тут как раз прозвенел колокольчик, призывая всех в зал. Но отойти от Блюма Осип не мог: тот явно собирался еще что-то сказать.

— Мне жаль тебя, Осип, — сокрушенно, чуть ли не со вздохом сказал он. И, не дожидаясь ответа, отошел.

Осип проводил его взглядом и, лишь когда он скрылся за широкими двустворчатыми дверьми, пошел следом.

Небольшой зал был разделен проходом на две половины. То, что на две половины, Осип отметил сразу, как и то, что справа расположились Мартов, Блюм, Дейч, седовласый Аксельрод, зябко кутающаяся в серый пуховой платок Засулич и все другие сторонники меньшинства, а слева — Плеханов (Осип не был с ним знаком, да и вообще видел впервые, по отчего-то не сомневался, что этот затянутый в черный сюртук человек и есть Георгий Валентинович), Ленин, Бауман, Гальперин… Отметив это, Осип тотчас подумал о том, что при такой жесткой, такой недвусмысленной группировке сторон он оказался бы в весьма затруднительном положении, если бы до сей поры продолжал держаться нейтральной линии: попросту и сесть негде было бы. Около Баумана пустовал стул, туда Осип и направился.

Дальнейшее, самый уже съезд (который начался почти тотчас), Осип воспринимал не всегда отчетливо, как бы сквозь туман. Нет, он не отвлекался от происходящего, скорее даже чрезмерно был внимателен и сосредоточен, но что-то все же ускользало, рвалось, и часто не связывалась нить.

Непонятности начались с первого же заседания. Было оно чисто процедурным — конституировался порядок дня съезда, как правило, такие вещи решаются легко, мимоходно. Не то было сейчас; кто-то предлагал одно, кто-то — другое, важное и мелкое с одинаковым жаром валилось в одну кучу, невольно возникало впечатление, что никто не знает, для чего вообще созван съезд, какая такая неотложность была в нем. Наконец определились два главных пункта: «Доклад о Втором съезде РСДРП» и «Устав Лиги».

По здравой логике, тут бы и приступить к докладу (его должен был сделать Ленин как делегат от Лиги), но нет, весь остаток заседания ушел на совершенно излишнее, по мнению Осипа, обсуждение того, каким должен быть доклад, о чем следует в нем упоминать, а о чем не следует. Так, отвечая на чей-то прямой вопрос, Ленин сказал, что ему в докладе было бы удобнее использовать псевдонимы, употреблявшиеся на съезде, так как он слишком привык к ним, и ему будет легче употреблять их, чем каждый раз соображать, от какой организации был делегат. Мартов немедленно возразил, что целесообразнее употреблять протокольные псевдонимы, а Ленин на это в свою очередь заметил, что, поскольку протоколы еще не напечатаны, он не знает, какие у кого псевдонимы.