Татьяна Бобровникова - Цицерон

У дверей уже теснился народ — толпы просителей с утра ждали диктатора и сейчас кинулись к нему. Вдруг в толпе Цезарь заметил гадателя. Некоторое время тому назад он предсказал ему смерть в мартовские иды. Увидав его теперь, диктатор кивнул ему, как старому знакомому, и с усмешкой сказал:

— Настали иды марта.

— Но, Цезарь, не прошли, — отвечал тот.

В эту минуту в толпе стало заметно движение. Какой-то человек, расталкивая окружающих, прокладывал дорогу к диктатору. То был учитель, родом грек, искренне расположенный к Цезарю. Каким-то чудом он проведал о заговоре. В страшном волнении кинулся он к Курии, боясь опоздать. Цезарь был уже на пороге. Рванувшись вперед и опрокинув последние препятствия, грек очутился перед Цезарем. Кругом было столпотворение, поэтому он, не говоря ни слова, сунул в руку Цезаря бумагу, где написал все, что знал о заговоре. К ужасу своему он увидел, что диктатор хочет передать свиток секретарю. Грек с испугом вскрикнул:

— Прочитай это, Цезарь, сам, не показывай другим — и немедленно!

Цезарь кивнул и стал развертывать свиток, но тут на него хлынули просители и толпа разделила их. Так он и не успел заглянуть в бумагу. Несколько часов спустя свиток нашли зажатым в его окоченевшей руке.

Окруженный толпой просителей, Цезарь вошел в сенат. Все встали. И тут к диктатору подошел тот самый сенатор, который сказал Бруту те загадочные слова. Брут впился в него глазами. Неужели он хочет их выдать? Сенатор что-то тихо говорил Цезарю. Бруту даже показалось, что он указывает глазами на него. Неужели это конец? Брут посмотрел на товарищей. Они безмолвно одному ему понятным жестом указывали на спрятанные под тогой кинжалы. Брут понял, что они решили умертвить себя тут же на месте, если их планы раскроют. Самый нетерпеливый из них, Кассий, уже начал вытаскивать нож, но тут Брут увидел, что сенатор отходит от Цезаря, а Цезарь с равнодушным видом уже повернулся к другим. Они были спасены. Брут бросил на Кассия радостный, торжествующий взгляд, давая понять, что опасность миновала. А Кассий поднял глаза вверх, на холодный величественный лик Помпея и, хотя был эпикуреец, чуть слышно призвал его на помощь.

Как и было условлено, заговорщики встали и толпой окружили Цезаря. Они начали просить, чтобы он вернул одного изгнанника. Цезарь решительно отказал. И тут Каска, выхватив кинжал, первым бросился на него. Цезарь с быстротой молнии перехватил его руку. Оба одновременно закричали — Цезарь: «Каска, элодей, да что ты?!» И Каска: «Брат, помоги!» Цезарь вскочил и увидел, что со всех сторон убийцы — отовсюду на него надвигались люди с кинжалами. «Куда бы ни обращал он взор, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленных в лицо и в глаза». Цезарь метался по Курии, отбиваясь от ударов. Кругом сидело 900 сенаторов, набранных им самим вместо убитых и сосланных. И ни один из них не шелохнулся, никто в этот час не пришел ему на помощь, все с интересом наблюдали происходящее. Цицерон говорил потом, что в этот день понял, что у тирана нет друзей ( Amic., 52–54). Вдруг Цезарь увидел Брута, который тоже направил на него нож. Он глухо вскрикнул и произнес:

— И ты, дитя мое!

Более он не сопротивлялся и натянул на голову конец тоги. Обливаясь кровью, упал он к ногам мраморного Помпея. Многим в этот миг показалось, что «сам Помпей явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся» (Plut. Brut., 11–17; 23; Caes., 63–66; Suet. Iul, 81–83). Какое счастье, говорил потом Цицерон, что человек не видит своего будущего! Что было бы, если бы во дни своего величия Красс видел свою ужасную и позорную гибель в Парфии или если бы гордый Помпей видел свой жалкий конец в Египте? Или Цезарь, сокрушивший всех врагов и торжествующий, увидал себя истекающим кровью у ног изваяния Помпея? Он лежал один посреди своего сената, и «к телу его не подошел никто из друзей, даже ни один раб» (Div., II, 22–23).

Таков был конец третьего триумвира .

А Брут поднял окровавленный кинжал и громко произнес:

— Цицерон!

Прославлюсь я несчастным этим днем,

И больше, чем Октавий и Антоний,

Достигшие своей победы низкой.

-----------------------------

-----------------------------

Перед глазами ночь. Покоя жажду,

Я заслужил его своим трудом.

Цицерон ничего не знал о заговоре. Иды марта обрушились на него так же неожиданно, как на самого Цезаря. И это вполне естественно. Заговорщикам казалось позором втягивать в безумно опасное предприятие сломленного жизнью старика, которого сам Цезарь называл гордостью Рима. Цицерон не был в тот день в сенате и узнал обо всем уже к вечеру. И первое его чувство, когда он очнулся, была ликующая радость. Сохранилась записка, которую он тогда же, в день мартовских ид, впопыхах написал одному из тираноубийц. «Поздравляю тебя. Радуюсь за тебя. Люблю тебя. Пекусь о твоих делах. Хочу, чтобы ты любил меня и жажду знать, что ты делаешь и что происходит» (Fam., VI, 15).

В нем говорила вовсе не ненависть. Сам Цезарь всегда был ему симпатичен, и ярые поборники Республики даже горько упрекали его за это. Нет, тут было другое. В жизни Цицерон более всего любил два существа — Туллию и Республику. И они погибли почти одновременно. С тех пор Цицерон считал, что все для него кончено. Измученный, одинокий, он ждал конца своего тоскливого существования. И вдруг иды марта. «Казалось, какой-то луч света заблистал перед нами», — писал он потом (Phil., I, 4). Жизнь его вдруг озарилась. У него появилась безумная надежда, что Республика воскресла. Это было все равно, как если бы некий бог вернул на землю его Туллию. И сам Цицерон словно восстал из мертвых. И столько было у него сил и мужества, что тираноубийцы, эти молодые отважные люди, кажутся рядом с ним робкими и вялыми стариками.

Итак, первым чувством Цицерона было сверкающее счастье. Но вскоре оно сменилось беспокойством, а потом тяжелым недоумением. Дело в том, что поведение Брута было необъяснимым. Цезарь управлял государством почти четыре года. За это время он изгнал всех недовольных, создал новый сенат и наполнил город пришлыми людьми. Опирался он, как мы уже говорили, на армию и так называемых «пропащих» людей. Все ключевые посты занимали цезарианцы. Армией, кроме Цезаря, командовали консул Антоний и начальник конницы Лепид. Ясно, что человек, задумавший сокрушить новый режим, должен был прежде всего образовать какое-то временное правительство, вырвать власть и армию из рук цезарианцев, а затем провести ряд продуманных реформ. И действовать надо было быстро, не теряя ни минуты, пока враг не успел опомниться.