Вячеслав Марченко - Гнет

Когда весь народ собрался, румынский офицер через переводчика обратился к нам и с первых его слов мы не знали, как нам на них отреагировать: «Дамы и господа», — сказал он тогда, обращаясь к нам.

Уже давно ощущая себя далеко не дамами и не господами, мы про себя понуро усмехнулись; а когда он поздравил нас с освобождением от «Красной чумы», многие люди, мягко говоря, не избалованные Советской властью, без особой горечи подумали: «А может быть, действительно так оно лучше будет?»

И, надо сказать, что сначала мы какое-то улучшение жизни действительно почувствовали. Наше село Ткачевка вместе с Одессой и прилегающей к ней территорией входило в состав румынского королевства и, несмотря на то, что в основном руководили у нас тут всем немцы, порядки у нас были помягче, чем, например, через реку — в Новой Одессе, где территория входила в состав Германии. Там сначала людей на работу вербовали, а потом угонять силой стали — у нас, в селе, к счастью, людей в Германию не угоняли.

Мы по-прежнему ходили на работу, но в отличие от того, как это было у нас в колхозе раньше — при Советской власти, когда мы вынуждены были платить государству бешеные налоги, когда зарплату нам не выдавали и независимо от количества детей в семье и стариков, сельхозпродукцию выдавали только на основании «трудодней» того человека, который работал в колхозе, и только в конце трудового года — румыны, не смотря на то, что тоже нам зарплату деньгами не платили, они сельхозпродукцию выдавали нам по мере созревания этой сельхозпродукции. Они сами развозили ее по хатам, начиная в селе с первой и заканчивая — последней, причем раздавали они сельхозпродукцию в количестве равном количеству детей и стариков в семье. Это выглядело справедливо. Кроме того, налоги, что нам иноземцы установили, были несравнимо мягче, чем те, что были при Советской власти.

— Бабуся, — озадаченно спросил я ее, когда та, замолчав, поднялась со скамьи чтобы открыть дверь с веранды во двор, где дождь прекратился, и выглянуло долгожданное яркое солнце, — а вот скажите мне, когда вам лучше жилось: при Советской власти или при румынах?

Задумавшись, баба Киля молчала около минуты, и видно было, что ответ, который, наверняка, она для себя знала, произнести вслух ей было не просто. Наконец, она ответила:

— Все оккупанты схожи между собой, и жизнь людей в оккупации хорошей быть не может…

— Вы так говорите… — с обидой в голосе прервал я тогда бабу Килю, ощутив какую-то мучительную душевную боль оттого, что баба Киля сравнила Советскую власть с румынской оккупацией, — Советская власть ведь не была для вас чужой,… это ведь наша, родная…

— Родная власть, внучек, к своему народу так жестоко не относится,… — тоже, прервав меня, произнесла баба Киля тихим, слабым голосом, при этом, бросив на меня быстрый, горький взгляд — по ней видно было, что она не намерена вести со мной дискуссию на эту тему, и что она уже устала от нашего тяжелого разговора.

Замолчав, она долго сидела, погрузившись в свои горькие мысли, пауза затягивалась, но мне не хотелось прерывать разговор с ней и я вновь спросил ее:

— Ну и как Вам, бабуся, тут жилось при румынах?

— Да, как,… — вновь, нехотя заговорила баба Киля, — по-разному бывало…

Конечно, румыны выгнали с нашей территории Советскую власть не для того, чтобы нас осчастливить. Но, видимо, желая добиться от нас нашей лояльности к себе, они поначалу установили тут порядки помягче, чем те, что были при Советской власти. Но осенью 1941 года новые хозяева «попросили» нас собрать вещи и перебраться в соседнее село Ясную поляну — это в трех километрах от нас.

Горько и противно нам было, но деваться было некуда — взяли мы с собой свою одежду — а она вся в один узел тогда вмещалась, корову и пошли.

Помню, как саранча, мы в то маленькое село толпой ввалились, к людям в хаты, как селедки понабивались и жили мы там до самой весны. А те люди, сами с трудом выживая, еще и нас кормили, чем могли,… хорошие были тогда люди.

А в наше село румыны стали со всей округи цыган сгонять…

Я не знаю, кто у кого научился: наши у румын или румыны у наших, но с цыганами румыны сделали почти то же самое, что и наша Советская власть сделала с нами в 1933 году: их стали морить голодом. Разница была только в том, что наши власти у нас выгребали всю еду, а румыны — давали цыганам кукурузную муку в небольшом количестве, ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы они там все от голода повымирали. Их тоже, как и нас при Советской власти, из села не выпускали, и к весне 1942 года с цыганами уже было все кончено, и нам разрешили домой вернуться.

Если бы ты знал, внучек, — вновь обратилась ко мне баба Киля, после продолжительного молчания, — что мы тогда в этом нашем селе увидели! Это не поддается ни описанию, ни пересказу: десятки опухших трупов валялось тогда по всему селу, а зараженный смрадом воздух не рассеивался даже при ветре. Огромные, пропитанные трупным ядом зеленные мухи тучами летали по селу и были везде,… от них некуда было деться. Деревьев в селе почти не было — они были вырублены цыганами, потому что им, несчастным, совершенно нечем было зимой печи топить. Камышовые крыши хат были тоже почти полностью уничтожены. Вокруг было пусто, грязно и жутко.

А когда мы вошли в свою, вот в эту хату, я чуть рассудок не потеряла.

Замолчав, баба Киля несколько секунд сидела молча, затем, дрожащим голосом она проронила:

— Даже не знаю, внучек, стоит ли мне тебе рассказывать, что мы тогда с дедом Ваней вот тут — в этой хате увидели…

Я слушал бабу Килю, как завороженный, и, не раздумывая, сказал:

— Конечно, бабушка, расскажите…

Вновь, немного помолчав, она рассеянно пробурчала:

— Легко сказать: «Расскажите»… А я тогда в эту хату одна заходить боялась,… Аня с Ниной тогда тут тоже жить отказывались — после увиденного нам всем по ночам кошмары снились…

Тогда я не стал настаивать на том, чтобы баба Киля рассказала мне: что же она там такого страшного увидела, а спустя какое-то время, уже после того, как баба Киля умерла, я, сидя за графинчиком домашнего виноградного вина с ее младшим братом — дедом Федей, взбудоражив в нем воспоминания о прошлой жизни, спросил его:

— Дед Федя, а что это за чертовщина такая была в доме бабы Кили, что она боялась мне даже рассказывать об этом?

— Когда? Не поняв вопроса, переспросил дед Федя, вскинув на меня немного захмелевшие глаза.

— Ну, что такого она страшного в своей хате увидела, когда после цыган к себе домой вернулась? — уточнил я свой вопрос.

— А, вон ты о чем…

Помолчав немного, он влил в свой граненый стакан вино, не приглашая меня, выпил и рассказал вот это:

— Когда я в 1946 году переехал из Гребенников в это село, я многого тут разного наслушался, но когда мне баба Киля рассказывала о цыганах, — я тогда тоже, как и сейчас с тобой, в ее доме за столом с дедом Ваней сидел, — мне хотелось встать и уйти оттуда.