Вячеслав Марченко - Гнет

— Как же вы жили?! — не выдержав, восклицаю я.

— Жили… — едко хмыкнула баба Киля, нервно перебирая в своих натруженных руках кончик платка, наброшенного на голову. — Мы, внучек, не жили — мы существовали, как бесправные рабы! Даже крепостные крестьяне раньше только по три-четыре дня на своих хозяев работали, а остальное время — на себя. А тут: от зари до зари бесплатно в колхозе, а потом — дома, чтобы было чем государству налоги оплатить, причем, помимо разного рода продуктов, еще и живыми деньгами…

— А деньгами-то за что?! — с ужасом и удивлением спрашиваю я, — деньгами же вам зарплату не платили?..

— А за то, внучек, что у нас рядом с домом есть огород, а в садочке вишенки растут или яблоки… Государство считало своим правом: позволять или не позволять нам выращивать у дома фрукты и овощи. К примеру, ты посадил фасоль, а к тебе пришли представители власти, пересчитали кустики и говорят: с тебя причитается столь-то рублей… потом кустики морковки пересчитали… потом — свеклу… потом — деревья… А для того, чтобы нам деньгами налог за это заплатить — нужно было эти деньги самим добывать: мы выращенное на огороде и в садочке должны были в выходной отвезти на рынок в Николаев и продать там.

— Кошмар!.. Ну а денег-то вы там хоть много наторговывали?

— Ой, внучек, какие там деньги?!.. Огород возле дома — это же не плантация в поле… Выращенного на огороде нам самим хоть бы хватило, чтобы с голоду ноги не протянуть. А для того чтобы заработать деньги для уплаты налогов, мы вынуждены были себе во многом отказывать и вести на продажу в основном фрукты — без них можно было прожить, а без овощей — нет. Но самое страшное было даже не это,… страшным было то, что вырученных за продажу фруктов денег людям для уплаты налогов не хватало, и они, чтобы меньше платить налогов, — вынуждены были фруктовые деревья в своих садах вырубать. Мы тоже несколько молоденьких деревцев срубили…

— Какой ужас!..

— Да, ужас… — Баба Киля натянуто улыбнулась. — Даже трудно себе представить, чтобы что-либо подобное раньше на Украине было, ведь украинская хатка без фруктовых деревьев рядом — это уже не Украина, а тут — мы их сами, под корень… И, что удивительно: люди возмущенные такой жизнью, даже разговаривая между собой на улице, либо — не говорили вообще об ужасах такой жизни, либо — хвалили эту власть.

— Почему?..

— Почему?.. — баба Киля удивленно вскинула на меня брови. — Потому, что боялись за свою жизнь,… если, конечно, это можно было жизнью назвать.

На глазах у бабы Кили сверкнули слезы и она, торопливо их смахнув, возмущенно проронила:

— Я же говорила тебе, что мне жизнь свою даже вспоминать не хочется, а ты все: «расскажи», да «расскажи»…

— Бабуся, — я встаю и с нежностью обнимаю бабу Килю за плечи, — а кто же мне кроме Вас расскажет о той жизни, которую и в книгах не прочитаешь… Да и дети мои будут меня потом спрашивать: кто да что? А я, что?.. Скажу — я не знаю ничего?.. Извините меня за растревоженные неприятные воспоминания, но все же продолжайте, пожалуйста, рассказывайте мне: что дальше было?

— Ой, — потупившись, тяжело вздохнула баба Киля и через мгновенье спросила меня: — На чем я остановилась-то?

— На том, что вы в Николаев ездили выращенное на огороде продавать…

— Ну да… — вновь погрузилась в воспоминания баба Киля. Несколько секунд она сосредоточенно молчала, затем вновь продолжила свой рассказ. — Ездили мы в город на волах: после работы вечером в субботу мы выезжали из села и к утру приезжали в Николаев, на рынок. Там мы торговали, чем могли, а потом — назад, к утру понедельника мы приезжали домой и с утра шли на работу в поле. Вот так это происходило.

— Ну а для себя вы в городе покупали что-нибудь,… ну, например, одежду какую-нибудь?

— Что,… одежду?!.. — со злой иронией взглянув на меня, усмехнулась баба Киля. — А зачем нам нужна была одежда, что мы, люди, что ли?.. Нам можно было и без нее,… мы, как оборванцы, тогда ходили, и питались мы, чем придется — от случая к случаю. А в нашем сельском магазине можно было купить только макуху и мыло хозяйственное,… даже спички там продавались поштучно — дефицитом они были, да и стоили они недешево.

Помню, как-то у нас тут в сарае, который сельским клубом назывался, к празднику Дня революции начальством решено было праздничный вечер устроить с песнями, стихами, викторинами и конкурсами разными… А перед этим Аня пришла со школы домой и говорит мне:

— Мама, меня назначили от класса принимать участие в конкурсе на лучшее штопанье чулок,… мне для этого нужны порванные чулки.

Господи, а где же мне их взять? — отвечаю. Придумал же кто-то…

Побежала я тогда к соседке, дай, говорю, на время чулок порванный, я тебе завтра его заштопанным верну. Та на меня выпученными глазами уставилась: «Откуда у меня?»…

Полсела я тогда оббегала, пока рваный чулок нашла.

А Аня в тот вечер потренировалась и на конкурсе по штопанью чулок первое место заняла — за это ей как приз катушку черных ниток вручили — колхоз тогда на призы для школьников раскошелился. Вот так, внучек,… твоей крестной мамке вручили катушку ниток, и ты не представляешь, как она тогда этому радовалась!.. А ты говоришь: «Одежда»… Кстати, о нитках, — тут же понуро усмехнулась баба Киля, — этим детям запрещалось даже узоры крестиком вышивать — считалось, что таким образом в их душах могут развиваться религиозные предрассудки,… да и крестики им запрещалось на груди носить.

Некоторое время баба Киля вновь напряженно молчала, размышляя над чем-то, затем натянуто улыбнувшись, она вновь заговорила:

— А еще я помню, как-то перед войной, когда уже на почве осенние заморозки были, мы, женщины, на колхозном поле свеклу убирали, и приехал к нам туда на бричке тогдашний председатель колхоза Белинский и с ним какой-то большой начальник был из города.

— Что-то вы, бабы, — говорит он, — работаете очень медленно…

А мы еле двигаясь задубевшими босыми ногами по мерзлой земле, говорим ему: «Может, вы в городе как-то поспособствуете, чтобы нам какую-нибудь старую обувь закупили в счет нашей будущей зарплаты, нам ведь даже на работу не в чем ходить?» А он нам знаешь, что в ответ сказал?.. — баба Киля на секунду задержала на мне свой возмущенный взгляд и тут же, с горечью в голосе, бросила: — Он нам сказал: «Собаки боси — живи и доси» [2] Собаки босы — живы и доныне. .

Так босой я и ходила на работу, пока дед Ваня сам не научился делать из веревок обувь на деревянной подошве. В ней потом и я, и девочки мои в холодную погоду ходили. А в теплую погоду мы и на работу и дома ходили босяком…

Помолчав какое-то время, баба Киля возмущенно добавила:

— Даже фашисты, когда нас рыть окопы гоняли, за это они нам зарплату марками платили, а тем, у кого не было обуви, они им, чтобы производительнее работали, вместо зарплаты — башмаки на деревянной подошве выдавали…