Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

Александр Владимирович не претендовал на часовые беседы с главным врачом, а проф. А., видать, не считал поэта Ал. Соболева достаточно интересным собеседником, оттого не заглядывал к нему никогда. Но если без шуток, то дело, конечно, не в продолжительных знаках внимания. Существует такое общеизвестное понятие, как врачебная этика. Именно она должна была подвигнуть проф. А. на «беспримерный» подвиг: покинув режиссера, открыть дверь соседней палаты, где живет в ожидании сложной операции хороший поэт, бывший фронтовик, и произнести хотя бы с порога: «Ну, как вы устроились? Как настроение?..» Большего не требовалось, но профессор оказался скуп и на такую малость. А может быть, это делалось умышленно и входило в другой, параллельный план подготовки больного к операции? Я склонна думать именно так... Профессор А. должен был знать и бесспорно знал, что у поэтов - тонкая душа, они больше других и легче других ранимы. Что должен был чувствовать больной вообще, особо ранимый в частности, подозревая, не без основания, равнодушие, даже неприязнь того, кому предстоит вверить свою жизнь?

Профессор А. не посетил Соболева и накануне операции! Если бы ее должен был делать другой хирург - никаких претензий к проф. А. просто не возникло бы: он не обязан заходить перед операцией к каждому больному (хотя почему бы и не зайти с добрым словом, ведь это так важно: пришел САМ, главный врач, значит, все будет хорошо!). Но оперирующий хирург?!

11 ноября операция не состоялась. Уходя домой, примерно часа в четыре пополудни, палатный врач, перечислил мне все процедуры по подготовке больного, их очередность. Я прошу извинить за некоторые подробности - без них не обойтись. С семи до одиннадцати часов вечера, уже после общего отхода ко сну, Соболев все еще ходил за сестрами, спрашивал, напоминал, волновался... Конечно, все должно было происходить в обратном порядке: медсестры, имея предписание врача, обязаны были поочередно вызывать больного на необходимые процедуры. Тщетно я и Александр Владимирович просили их о выполнении их прямых обязанностей. По обыкновению, на ходу, они бросали сквозь зубы «Подождите!». И в конце концов ошеломившее: «Вас вроде нет в списках» (?!), т.е. в списках тех, кого надо готовить к операции на завтра.

А может быть, это тоже делалось с умыслом?

Не в лучшем состоянии духа мы легли спать. Но около полуночи (?) медсестра вдруг пришла звать Соболева, уже Iспавшего, на подготовительные процедуры, а это несколько очистительных клизм. Он отказался, возразив, что если всю ночь посвятит этому занятию, какова будет его готовность к операции после вынужденной бессонницы?.. Визитом медсестры дело не ограничилось. Часов уже около пяти утра в палату пришел дежурный врач. Разбудив Александра Владимировича (это второй раз в канун операции), он тоже предложил заняться процедурами. Смею предположить, что дежурный врач заботился не о больном. Он опасался возможного взрыва недовольства со стороны главного. Ведь произошло некое ЧП. Отвечает кто? Дежурный врач. Отвечать неохота. Что предпринять? Признать свою вину или рисковать жизнью больного, наспех «подготовив» его к операции? Однако своя рубашка, как ни раздумывай, всегда ближе к телу...

Теперь представьте себе состояние человека, который должен ложиться на операционный стол для хирургического вмешательства в кишечник... с полным кишечником! Человека, не осведомленного в медицине и совершенно закономерно считающего, что в таком случае его ждет по меньшей мере заражение крови.

Соболев сказал врачу, что на операцию сегодня отправляться не намерен. Настало утро. Тщетно ждал взволнованный, донельзя возбужденный больной визита главного врача, проф. А., хотел все объяснить, услышать слова утешения, поддержки. Но прошли утренние часы, закончилось время работы операционной - ни проф. А., ни кто-либо из врачей в нашей палате так и не появился. Могу я думать, что они сознательно не хотели свести на нет ерундовый инцидент, успокоить пациента: мол, с кем не бывает?.. И обратите внимание, какая пышная, красноречивая демонстрация декларируемой комуравниловки: ни грамма скидки на известность и заслуги пациента! Для меня будет двойной загадкой личность проф. А., если окажется, что он не член КПСС.

Самое невероятное ожидало меня и Соболева чуть позже.

В срыве запланированной операции обвинили... Соболева. Он, видите ли, закапризничал, его, оказывается, по умозаключению хирургов, можно было класть под нож и с неочищенным кишечником! Я не медик. Но позволю себе усомниться в допустимости подобного действа. Если бы процедура подготовки была не такой уж обязательной, то и назначать ее не стоило. Взвалил утром больного на каталку, отвез в операционную, смело полоснул по животу и кишкам - прошу прощения, заполненным, убедился, что все хорошо перемешалось с кровью, и продолжал выполнять свою функцию... Невежественная уверенность с моей стороны? Возможно. Но что-то не прозвучал в то утро возле постели больного спокойный, разъясняющий голос врача. Вместо этого проф. А. дал волю гневу. И столь велик был сей гнев, а умение владеть собой и сдержанность (читай: культура) столь мизерны, что во время состоявшегося утреннего обхода неучтивость (не то слово!) главы больницы проявилась в действии, которое правомерно квалифицировать как нападение на больного. (Опять напомню: какого больного!) Я прошу еще раз мысленно пробежать историю болезни, все мытарства, ей сопутствующие, и - безответственность медперсонала, доведенный «до ручки» непрооперированный Соболев и... карающий окрик главного во время обхода: «Вы подавили (?!) весь коллектив!» (А почему - не положили бомбу под Кремль, не сорвали двери с петель или не перебили все стекла в отделении?) Попытайтесь представить себе состояние Соболева, его возмущение, недоумение, его бессилие остановить клевету, воспротивиться публичной «порке», которой его подвергли. Восстановить и передать это теперь трудно. А вот свое состояние мне и сейчас страшно вспомнить. Я бы не растерялась и, пожалуй, не испугалась в любой иной сложной обстановке, надеюсь, не спасовала бы, сумела собраться с духом, чтобы перенести, одолеть беду, предпринять все зависящее от меня. Но здесь, в небольшом мирке больничного отделения, при полной зависимости от доброй или недоброй воли медиков, да еще возле больного, срок жизни которого без операции был ограничен - со слов тех же медиков - месяцем, меня охватил такой ужас, такое отчаяние, какого не выразить словами. Воистину вражеское окружение: тон задал «главнокомандующий»... Сестры хамили в открытую, врачи нас избегали. Были дни, когда к Соболеву не подходил ни один врач, даже палатный. Ах, как не хватало и тут того защищающего и ограждающего зонтика ЦК КПСС над поэтом Ал. Соболевым! Простирайся он над ним... Надо ли расписывать, что тогда было бы? И так понятно. Только не надо думать, что я тосковала по холуйству со стороны медиков.