Игорь Князький - Нерон

Настроения такого рода отражались и в окружении Нерона. Тацит приводит любопытный рассказ о поведении в эти дни уже три года как отставленного Сенеки. Бывший воспитатель и советник цезаря, хотя и был не у дел, но находился близ императорского двора. Когда он узнал, по чьему повелению изымались богатства храмов, то решил быть подальше от этого, дабы и на него не пала ответственность за происходящее, даром что Нерон давно уже не обращался к нему за советами. Узнав, что Сенека просит дозволения принцепса удалиться из Рима в деревенскую глушь, Нерон, верно, истолковал эту просьбу как нежелание находиться хотя бы в одном городе с императором, вершащим недостойные дела. Сенеке было отказано, и напуганный явным выражением Нероновой немилости старик сказался жестоко больным и вообще перестал выходить из своих покоев. Были даже разговоры — очевидная реакция на явную опалу отставного советника и знание многих случаев расправ Нерона с опальными людьми — о попытке отравления Сенеки по приказу Нерона. Якобы либертин цезаря Клеоник даже изготовил яд для несчастного философа. Спастись Сенеке удалось то ли потому, что вольноотпущенник, устыдившись данного ему поручения, во всем философу открылся, то ли потому, что старик, хорошо зная привычки своего воспитанника и потому ожидая подобных его действий, предусмотрительно питался только самой простой пищей, не требующей приготовления, и пил проточную воду.

Тревожное состояние общества в Риме внезапно обострило незначительное происшествие в городе Пренесте. Там попытку гладиаторов вырваться на свободу пресекла приставленная к ним воинская стража. Общественная реакция, однако, оказалась громкой: все сразу вспомнили о восстании Спартака и иных былых потрясениях. В другое, более спокойное время, эпизод в Пренесте, скорее всего, в Риме бы вообще мало кто счел бы заслуживающим внимания. Тацит определил состояние народных настроений в Риме тех дней, как, с одной стороны, жажду государственных перемен, с другой стороны, страх перед ними. Историческая память о том, чем заканчиваются государственные перевороты, заставляла многих трепетать при мысли о таком повороте событий в Риме. В истории многократно бывало так: правителя, утратившего былую популярность, люди готовы винить во всех бедах страны вплоть до стихийных бедствий. И вот в эти дни пришло известие о гибели множества кораблей у Мизенского мыса. Согласно распоряжению Нерона флот в указанное время должен был вернуться из гавани в Формии к берегам Кампании. И надо же было случиться такому, что разразилась буря, когда корабли как раз огибали Мизенский мыс. Непреодолимый ветер, пришедший от берегов Африки и потому именуемый Африком, погнал корабли на берег близ города Кумы, разбив многие триремы (наиболее распространенные в римском флоте корабли с тремя рядами весел) и еще больше кораблей меньших размеров. Была ли в случившейся трагедии вина Нерона? Сомнительно. Если бы он мог предполагать бурю на море, то едва ли бы он стал рисковать флотом. Ведь нет сведений о том, что его предупреждали о предстоящем ненастье, а он этим-де пренебрег…

Тем не менее молва возложила вину за гибель кораблей на Нерона…

В довершение всего зловещее знамение: комета. А всем известно по предшествующему опыту, что Нерон привык умилостивливать грозное небесное знамение пролитием славной крови… Значит, можно ожидать новых расправ в верхах, где всегда могут обнаружиться люди, опасные для принцепса одним своим существованием. Вспоминали, что совсем недавно, накануне великого пожара, Нерон принудил к самоубийству Торквата Силана, вся вина которого состояла в том, что Август приходился ему прапрадедом. Несчастного Силана обвинили в попытке государственного переворота на основании того, что служившие ему вольноотпущенники назывались «ведающий перепиской», «ведающий казной», «ведающий приемом прошений», а так назывались официальные должностные лица при самом императоре! Неясно, чем руководствовался Силан, именуя своих либертинов таким образом, — то ли чувством юмора, то ли излишним почтением к собственной персоне, но даже на подобие заговора это явно не тянуло… Тем не менее Торкват вскрыл себе вены на обеих руках, а Нерон еще и поглумился над ним, сказав, что намеревался сохранить ему жизнь.

Заговоры против принцепсов не были частым явлением в первые века Римской империи. Жертвами таковых следует признать ниспровергателя республики Гая Юлия Цезаря, до самой гибели он был вынужден вести непрерывную в течение четырех лет гражданскую войну за власть. А также его полного тезку принцепса Гая Юлия Цезаря, которого принятого именовать, дабы отличить от славного предка, забавным прозвищем «Сапожок» — Калигула. При всей непохожести объектов заговоров и самих заговорщиков оба эти события роднит главное. Покушения были успешными. Правда, в первом случае заговорщики, лишив жизни великого Юлия, конечной цели своей не достигли, и республиканское правление все равно уступило место единовластию, каковое победоносно утвердил внучатый племянник павшего от кинжалов убийц диктатора. Во втором же случае заговорщики, похоже, просто действовали в порыве ненависти к обезумевшему императору, сами толком не представляя, а что, собственно, делать после убийства ненавистного Калигулы. В результате в Риме едва не возродилась республика — сенат и консулы, заняв при помощи городских когорт воинов Форум и Капитолий, всерьез думали провозгласить всеобщую свободу, но планы эти были сорваны простым римским народом, окружившим сенат и требовавшим уже привычного единого властителя. [199] Светоний. Божественный Клавдий. 10. 3. Таковым и стал после двух смутных дней всеобщей неразберихи Клавдий, выдвинутый народной толпой — вот пример жизненности известного положения «Vox Populi — Vox Dei!» — «Глас народа — глас божий», а также быстро купивший расположение воинов-преторианцев обещанием каждому по пятнадцати тысяч сестерциев. Частью заговорщики были прощены, но от власти отодвинуты, частью казнены, дабы другим неповадно было. Поскольку Клавдий, женившись на Агриппине, усыновил Нерона, то в исторической перспективе убийцы Калигулы так или иначе обеспечили ему будущую власть, рассчитывать на которую в ином случае сыну Домиция Ахенобарба никак не приходилось.

Таковы были удавшиеся покушения на правителей Рима. Назвать успешными сами заговоры довольно сложно, поскольку судьба самих заговорщиков в итоге оказалась печальной, и своих целей они не достигли.

Что же касается других заговоров — неудавшихся, разоблаченных, — то здесь другая проблема: а были ли эти самые заговоры в действительности? Скорее нет. Обычно императоры приказывали убивать или отправляли в ссылку мнимых заговорщиков, людей, которые могли быть опасными в силу своего положения, происхождения, наконец, личных качеств. Именно так действовал и Нерон в первое десятилетие своего правления. Вспомним судьбу Британника, Агриппины, Рубеллия Плавта, Суллы, Октавии, Торквата Силана. Никто из них не был никаким заговорщиком, никто не злоумышлял на власть Нерона, но все они погибли, поскольку казались, а при желании и могли стать опасными. Сам Нерон это прекрасно сознавал и действовал либо, как он полагал, упреждающе, либо, что было чаще, на всякий случай. Действительная невиновность обреченных на гибель его не слишком волновала — главное, что становилось меньше возможных опасностей. Он знал о гибели божественного Юлия от рук тех, кого тот привечал, зная, что они его недоброжелатели и даже враги. Клавдий был отравлен самым близким человеком. Калигулу поразил мечом Кассий Херея, над которым император постоянно глумился, но держал близ себя… Действуя по-своему на опережение, Нерон долгое время полагал себя в безопасности от настоящих заговоров. Для них, правда, долгое время не было и серьезной почвы. В первые годы правления Нерон был очень популярен и в народе, и в сенате. Его государственные дела, которые вершились с помощью достойных многоопытных советников, одобрялись римлянами. Шок от убийства Агриппины, конечно же, оставил свой след в душах римлян, но поскольку дела государства шли неплохо, а сама убитая августа вовсе не была образцом добродетели, то до поры до времени это преступление Нерона не побуждало подданных задуматься о смене властителя. Нерон щадил пока сенаторов и римскую знать. Кажущихся и могущих быть опасными тогда еще только ссылали.