Игорь Князький - Нерон

К появлению заговора, направленного по-настоящему на свержение Нерона и его убийство, привел, очевидно, целый комплекс причин. В народе симпатии к нему резко пошатнулись после расправы с Октавией, пользовавшейся большой любовью римлян. Знать охладела к нему после начала его публичных выступлений в качестве кифареда и трагического актера. Нерон-артист не мог не раздражать и многих преторианцев. Император, явно предпочитающий лиру мечу, недостоин уважения воинов. Нарастала неприязнь к Нерону и в среде сенаторов. Они были готовы терпеть даже такие унижения, как вынужденное восторженное одобрение убийства Агриппины, поддержку действий Нерона в отношении Октавии, но когда цезарь перешел к убийствам людей, почитаемых опасными в силу своего происхождения и положения в обществе, каждый из «отцов отечества» должен был задуматься над своей судьбой. Ведь многие и многие из сенаторов были тесно связаны с жертвами Нерона и каждый мог оказаться под ударом, ибо ему могли припомнить дружеское расположение к врагу принцепса. А когда ко всему этому добавилась жуткая слава Нерона как «поджигателя Рима», а вскоре и «святотатца» за изъятие храмовых ценностей для наполнения казны, опустевшей из-за расходов на восстановление Рима и, что всех особо раздражало, строительство Золотого дворца, то появление действительного заговора с самыми решительными намерениями не заставило себя ждать.

Многообразие причин, по которым те или иные люди не жаловали Нерона, привело к весьма пестрому составу заговорщиков. Самыми серьезными участниками заговора следует признать преторианцев. Если среди тех, кто по долгу своему обязан был быть безоговорочно предан императору, кто, собственно, и отвечал за его безопасность, появились заговорщики, причем из числа командиров, то означало это весьма скверный оборот дел для правящего принцепса. Если еще не в том конкретном случае, то на перспективу, безусловно. Наиболее видными из заговорщиков-преторианцев были трибуны Субрий Флав, Гавий Сильван, Стаций Проксум, а также центурионы Сульпиций Аспер, Максим Скавр и Венет Павел. Но главное было то, что опорой своей заговорщики почитали префекта претория Фения Руфа, совместно с Тигеллином возглавлявшего преторианскую гвардию императора. У Руфа сложились неприязненные отношения со своим коллегой: сам он был известен добрым нравом, достойным образом жизни и непричастностью к злодеяниям правления Нерона. Этим он решительно отличался от Тигеллина, ревностно и, если так можно выразиться, с творчеством, с фантазией исполнявшего самые жестокие распоряжения Нерона. Теплых чувств префекты друг к другу не испытывали. Но если Руф просто сторонился Тигеллина, подчеркивая свое нерасположение к нему, то Тигеллин в полном соответствии со своими нравственными качествами неустанно возводил обвинения на своего коллегу, стремясь очернить его в глазах Нерона и, главное, возбудить в мнительном цезаре страх перед одним из командующих своей гвардией. Изобретательность Тигеллина в очередной раз принесла свои плоды: он нашептал Нерону, что Фений Руф был некогда в числе любовников Агриппины (это была совершеннейшая ложь) и потому, скорбя о ней постоянно, мечтает о мщении цезарю, виня его в гибели августы-матери. Такого известия Нерон не мог не испугаться и стал с подозрением смотреть на Руфа, что префект претория не мог не почувствовать. Зная нрав императора и судьбу тех, к кому он в последнее время менял отношение к худшему, Фений Руф счел за благо установить связь с заговорщиками. В разговорах с ними он недвусмысленно дал понять, что вполне разделяет их взгляды и готов поддержать намечаемые действия. Как был установлен прямой контакт между заговорщиками — трибунами и центурионами-преторианцами и префектом претория — неясно. Возможно, они сами, зная о шаткости положения своего начальника в силу злобных и коварных происков Тигеллина, первыми протянули ему руку. Но, может, и он сам, чувствуя настроения своих подчиненных, предпочел не изобличать ставший ему известным заговор, а примкнуть к таковому на всякий случай, поскольку ничего хорошего для себя от Нерона в будущем не ожидал.

Из преторианцев-заговорщиков своей лютой ненавистью к Нерону и готовностью пойти на крайние меря выделялись трибун Субрий Флав и центурион Сульпиций Аспер. Флав, по слухам, дважды уже был готов совершить покушение на Нерона: в первый раз, когда тот пел на подмостках, а преторианцы в качестве зрителей сидели в первых рядах публики, а во второй — когда во время великого пожара Нерон, уже спев «Крушение Трои» и осознав, что в огне погибает и его собственный дворец со всем его добром, носился ночью по окрестностям города в одиночестве. В обоих случаях он оставался без охраны, поскольку на сцене он должен был находиться один, а во время беготни вокруг объятого пожаром города охрана, очевидно, просто за ним не успевала. Однако тираноборчество Флава отнюдь не носило безрассудный характер. Он прекрасно понимал, что в обоих случаях вокруг было множество людей и убить ненавистного тирана так, чтобы остаться безнаказанным, было весьма затруднительно. Самопожертвование ради избавления Рима от злодейского правления Нерона доблестный трибун категорически исключал. Потому-то Тацит, рассказывая о неосуществленных замыслах Субрия Флава, не без язвительной горечи замечал, что «стремление обеспечить себе безнаказанность… всегда препятствует осуществлению значительных начинаний» . [200] Тацит. Анналы. XV. 50.

Помимо Флава и Аспера, особо жгучую ненависть к Нерону высказывали Марк Анней Лукан и Плавтий Латеран. Ненависть первого, как мы помним, была сугубо поэтического происхождения. Нерон не смог скрыть зависти к автору «Фарсалии», сознав, что неспособен сочинить что-либо соответствующее таланту Лукана. Мало того, что он сначала просто сорвал чтение поэмы в Палатинском дворце, в дальнейшем он стал препятствовать распространению сочинений своего более даровитого соперника-поэта. Потому уязвленный до самой глубины своей души поэт жаждал мести. Но поскольку месть в форме зачтения строк стихотворений Нерона в общественных уборных не могла быть достаточно эффективной и удовлетворить пламенную ненависть оскорбленного литератора, то участие в заговоре, целью которого было истребление тирана, представлялось Лукану единственно верным делом.

Примкнул к заговору и консул будущего года Латеран. Но его, если отнестись с полным доверием к сообщению Тацита, в заговор вовлекла исключительно пламенная любовь к отечеству. Никаких обид от Нерона он не испытал, о чем и свидетельствует его намеченное на следующий год консульство.

Оказались и среди заговорщиков персонажи явно курьезные, например, знаменитый своим распутством Флавий Сцевин — утверждали даже, что у него от развратной жизни даже разум ослабел, — примкнул к заговору едва ли не ради развлечения, поскольку до этого прозябал в бездеятельности (в общественном смысле, надо полагать) и вел сонливое существование (после постоянных ночных оргий, наверное). Примкнул к заговору и известный нам уже Афраний Квинциан, чью безобразную телесную распущенность жестоко высмеял Нерон в своем сатирическом стихотворении. Поскольку Нерон был, очевидно, прав, обличая пороки Квинциана, его заговорщицкую деятельность никак нельзя считать тираноборством.