Алексей Савчук - Прямой дождь

— Я только что от Родзянко. Малиновский подал заявление о том, что снимает с себя депутатские полномочия и уезжает за границу.

— Что?! Сейчас же еду к нему!..

Роман Малиновский, как безумный, метался по большой комнате, то доставая из ящичка, врезанного в стену, какие-то бумаги и деньги, то снова пряча их. Лег на тахту, закурил… Вскочил, подошел к письменному столу, достал бутылку коньяка, глотнул несколько раз прямо из горлышка. Хмель не брал. Когда-то он умел заставить себя думать о том, о чем нужно. Когда-то отличался крепкой волей и твердостью… Был бесстрашным… Произнес зажигательную речь против братоубийственной войны с Японией.

После войны был секретарем Союза металлистов в Петербурге, часто выступал перед рабочими. Какие он произносил речи! Арестовали и выслали из столицы в Москву. Там-то и предложил свои услуги полиции, стал агентом московской охранки, получил кличку Портной.

Очень скоро стал гордостью охранного отделения. Был замечен и оценен в Петербурге как весьма ценный сотрудник по осведомленности в партийных делах. Его идея — стать депутатом Думы — пришлась по душе хозяевам. Министерство внутренних дел сделало все, чтобы он попал в Таврический дворец.

Обрывки воспоминаний проносились в сознании Малиновского.

«Что бы они сделали, если бы узнали, что я провокатор? Что давно связал свою судьбу с тайной полицией, что в департаменте у меня есть кличка… — подумал Малиновский и вздрогнул. — Что бы они сделали?»

Снова отпил из бутылки — никакого облегчения: на душе тяжело и омерзительно. Но мучили не угрызения совести, в нем закипала лютая злоба на генерала Джунковского: надо же было, чтобы товарищем министра внутренних дел, ведающим жандармерией и полицией, стал бывший московский генерал-губернатор Джунковский. Устанавливая новые порядки в министерстве, генерал распорядился вытурить его, убрать директора департамента полиции Белецкого и всех, кто был с ним связан. Он, Малиновский, вынужден был сложить с себя депутатские полномочия, но попытался остаться в полиции: ведь ежемесячно департамент выплачивал ему семьсот рублей да еще подбрасывал кое-что за наиболее значительные операции. Порой он наведывался в Москву, и там ему охранка тоже подкидывала одну-две сотни. И вдруг все полетело к чертям!.. Его не оставили!..

Он подошел к столу, открыл конверт с шестью тысячами ассигнаций — последней подачкой департамента, сделанной по распоряжению того же Джунковского. Сердито швырнул конверт в ящик стола и снова бросился на тахту.

Отворилась дверь. Малиновский нехотя повернул голову и, к ужасу своему, увидел Петровского. Молча отвернулся к стене, не зная, что предпринять. Понимал, что надо взять себя в руки и как-то попытаться объяснить причину отъезда. Он и раньше об этом много думал, но ничего правдоподобного придумать не мог — объяснения рождались одно нелепее другого.

— Ты что ж… — сурово произнес Петровский, глядя на всклокоченные волосы и опухшее лицо Малиновского. Весь его вид вызвал у Григория Ивановича непреодолимое чувство омерзения. — По телефону отвечают, что тебя нет дома. В чем дело? Я пришел по поручению фракции. Одевайся, пойдем, все уже собрались, чтобы выслушать твои объяснения.

Малиновский молчал.

— Ты и разговаривать не желаешь?

— Никуда не пойду. Не пойду! — Малиновский вскочил. — Ничего говорить не буду!.. Я… Я… — заскрежетал зубами, упал на тахту и задергался всем телом.

— Не дури, — уже мягче сказал Петровский. Приступы истерии у Малиновского случались и раньше.

— Судите меня, что хотите делайте со мной, оправдываться перед вами не собираюсь! Сегодня я уезжаю за границу. — Он вскочил, подбежал к столу, вытащил из ящика заграничный паспорт, швырнул его Григорию Ивановичу: — Вот, сегодня еду… Оставьте меня в покое!

Петровский ушел.

— Малиновский похож на человека, который сошел с ума, — сказал он депутатам-большевикам, собравшимся у него на квартире. — Сегодня уезжает в Париж. Нам нужно дать оценку его поступку.

— Мы не знаем пока, какие мотивы руководят Малиновским, но это факт позорный и недопустимый, — сказал, как отрубил, Бадаев.

— Правильно, товарищи, — поддержал Петровский. — Опубликуем свое мнение в «Правде». Малиновский поступил, как часовой, покинувший пост самовольно.

У всех на душе было тоскливо и тягостно.

А на следующем заседании Думы Марков-Второй, сотрясая громовым голосом стены зала, кричал:

— Нам придется бороться против революции не с кадетами, не с трудовиками, не с меньшевиками и даже не с эсерами. Все они, вместе взятые, походят на Керенского-адвоката, на Сузанова — книжного издателя или еще на какого-нибудь конторщика. Нам придется бороться против Российской социал-демократической рабочей фракции большевиков, нам придется бороться вот с этой пятеркой, — оратор махнул рукой куда-то в сторону, даже не взглянув на депутатов-большевиков. — За ними, к сожалению, идут рабочие. Они — кочегары революции, без конца подбрасывающие под котел уголь, чтобы нагнать пары революции, чтобы паровоз мчался скорее. Им нужна не конституция!.. Они нагнетают пары, чтобы паровоз мчался к революции!

Во время летних думских каникул Бадаев остался в Петербурге один. С первых шагов своей депутатской деятельности он привык советоваться с товарищами. Крепко запомнилось, как в день открытия Думы социал-демократическая фракция под нажимом меньшевиков приняла резолюцию против стачки петербургских рабочих и потом по настоянию Ленина депутатам-большевикам пришлось выступать на рабочих собраниях с признанием своей ошибки. Тревожное настроение не покидало Алексея Егоровича со дня объявления войны, хотя для всех, особенно для депутатов, она не была неожиданностью.

Еще накануне войны власти принялись торопливо громить подпольные большевистские организации, сажать революционеров в тюрьмы, ссылать их в Сибирь. «Правда» была закрыта. Руководящим партийным центром в России, исполняющим роль Русского бюро ЦК, стала большевистская фракция IV Государственной думы, председателем которой по предложению Ленина был избран Петровский.

Скорее бы возвращались товарищи! С тех пор как Малиновский дезертировал и уехал за границу, Петровскому пришлось взять на себя и Московскую губернию. Он должен выступить с политическими докладами о текущем моменте на подпольных рабочих собраниях в Москве и Туле, затем отправиться в Екатеринослав. Муранов уехал в Поволжье и на Урал. Матвей Константинович предпочитает самые отдаленные и самые глухие уголки, куда даже известие о войне доходит не сразу. Шагов в Костроме, а Самойлов лечится за границей.

Сегодня у Бадаева приемный день. И когда первым к нему вошел слесарь с Путиловского — большевик Егоров, он по-настоящему обрадовался.