Максим Ларсонс - В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты

Я возразил голландцу лишь следующее:

«Это замечание явная бестактность, но при существующем положении вещей я не хочу на это реагировать. Для меня решающим является то, что комиссар финансов мне доверяет. Что же касается этого молодого человека, то его мнение для меня безразлично».

Однажды, вскоре после этого, ко мне подошел Дубровицкий весь сияющий: «Тов. Л., теперь я Вам доверяю, теперь я могу спокойно Вам это сказать!»

«Что случилось?» спросил я его.

Д. «Сегодня я встретил одного старого товарища, с которым я говорил о Вас. Он Вас уже 8 лет знает, еще задолго до революции, и он мне заявил, что Вы абсолютно честный человек».

Я сейчас же понял, откуда у него эта новость. Дело шло об одном образованном, интеллигентном человеке, который работал до революции под моим началом в Шуваловском Обществе и теперь состоял советским генеральным консулом в европейском крупном городе. Этот человек мог сказать обо мне только положительное. Это якобы наивное проявление доверия вывело меня, однако, из себя, и я осадил его:

«Пожалуйста, продолжайте Вашу работу, тов. Дубровицкий, и заметьте себе: мне наплевать на то, доверяете ли Вы мне или нет. Я исполню свой долг по мере моих сил и затем отдам отчет о своей деятельности народному комиссару финансов Сокольникову, а не Вам».

Для меня было ясно, что Дубровицкий не будет мне доверять, даже если получит самые лучшие сведения касательно моей личности, и это предположение не замедлило подтвердиться дальнейшими событиями.

В декабре 1923 г. мы вели в Москве переговоры с одной французской фирмой касательно покупки драгоценных камней. По этому случаю «Комиссия по реализации государственных ценностей» собралась на заседание в здании «Государственного хранилища ценностей», т. наз. «Гохране». В заседании принимали участие все четыре члена комиссии: я — в качестве председателя, мой коллега, заместитель начальника валютного управления Карклин — в качестве вице-председателя, Дубровицкий и заместитель начальника Гохрана — в качестве членов. Комиссия состояла из трех коммунистов и меня, председателя, беспартийного.

Французу была предложена крупная партия драгоценных камней, но он хотел пока купить лишь менее значительную партию по своему выбору и зато давал высокие цены. Вопрос обсуждался в ту и в другую сторону, Дубровицкий стоял за то, чтобы продавать французу только всю партию в целом. Я знал, что я в таких случаях должен соблюдать крайнюю осторожность, так как каждое мое предложение могло бы показаться подозрительным. Я, однако, не видел абсолютной необходимости в том, чтобы всю партию продавать непременно сразу и высказался в том смысле, что предложение француза купить небольшую партию по более высокой цене должно быть подвергнуто зрелому обсуждению. Тогда Дубровицкий вскочил и сказал:

«У меня такое ощущение, что у этого француза у нас в комиссии имеются очень глубокие корни».

Я понял большую опасность, в которой я находился. Малейшее подозрение было достаточно, чтобы бесповоротно отдать меня в руки Г. П. У., с которым я уже и так воевал из-за разрешения на выезд заграницу. Поэтому я сейчас же поднялся с места и заявил:

«Я слагаю с себя обязанности председателя Комиссии и прошу Вас, тов. Карклин, принять на себя председательствование. Я ни за что не допущу, чтобы здесь высказывались подобные намеки».

Карклин: «Что Вы, что Вы, тов. Л., как это Вам в голову пришло? Это же не основание для отказа от председательских полномочий. Тов. Дубровицкий сделал это замечание, не отдавая себе ясного отчета в смысле своих слов».

Л. «Во всяком случае, я заявляю следующее: во избежание каких бы то ни было недоразумений, я официально беру назад свое предложение подвергнуть еще раз основательному обсуждению условия, на которых француз хотел купить камни. Я иду еще дальше. Я заявляю, что если Комиссия теперь вся в целом выскажется за предложение француза, я буду голосовать против. Только таким образом я могу свести на нет те намеки, которые позволяет себе делать т. Дубровицкий».

Сделка, таким образом, не состоялась. Вся партия, правда, была продана, но гораздо позже и на менее выгодных условиях.

Когда в мае 1923 г. возникла мысль послать из Москвы в Голландию особую комиссию для наблюдения за правильным проведением сделки по продаже крупной партии драгоценных камней большой голландской фирме, Дубровицкий начал усиленно домогаться своего назначения членом этой комиссии для того, чтобы поехать со мной заграницу. Он обратился к коммунисту И. И. Шлейферу, заместителю начальника валютного управления, от которого зависело его назначение.

Шлейфер, будучи личным другом Дубровицкого и охотно желая ему оказать это одолжение, — тем более, что это гарантировало ему получение самых точных сведений обо мне и моей деятельности заграницей, — тем не менее предостерегал его от этого шага.

Шл.: «Почему ты хочешь ехать с Л.? Ведь это же опасная штука! Кто его знает, какие могут оказаться для тебя последствия, если там дело пойдет не в порядке. Почему ты хочешь лезть как раз в такое дело? Успеешь еще в другой раз попасть заграницу».

Дубровицкий настоял все-таки на своей поездке. О том, какие последствия это путешествие могло бы иметь для меня, «если бы дело пошло не в порядке», над этим, очевидно, тов. Шлейфер не слишком ломал себе голову. Как бы то ни было, дело закончилось хорошо. Вся сделка была проведена в полном порядке. Дубровицкий вернулся уже в конце сентября 1923 г. обратно в Москву.

Когда я сам, 18 окт. 1923 г., приехал в Москву, я узнал, что Дубровицкий был арестован на русской пограничной станции Негорелое, т. е. на русско-польской границе, советскими властями. Он хотел тайком провезти несколько отрезов шелковой материи, шелковое дамское белье и духи, но эта попытка не удалась. Он был задержан, приведен под конвоем в Москву и там наконец освобожден своим влиятельным другом И. И. Шлейфером.

Когда Дубровицкий увиделся со мной в Москве, он сейчас же мне рассказал о той неприятности, которая с ним случилась на русской границе.

Д. «Я, понимаете ли, накупил в Берлине много белогвардейской литературы, чтобы быть в курсе враждебных советской России политических течений. Эту литературу при осмотре багажа нашли и сочли меня, конечно, за белогвардейца. Это недоразумение немедленно разъяснилось в Москве, и я сейчас же был освобожден. Я очень горжусь тем, что наш наблюдательный аппарат так хорошо работает».

Я сделал вид, что поверил этой милой вариации, ибо суть дела я уже прекрасно знал.

Дубровицкий при совершении коммерческих сделок всегда был того мнения, что сделка только в том случае выгодна для советского правительства, если другая сторона, если контрагент определенно при этом «попадался». Для него не было большей радости, чем если он узнавал, что какой-нибудь контрагент валютного управления при покупке им товара потерпел убыток.