Максим Ларсонс - В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты

Л. «Чем же дело закончилось?»

Д. «Чем же оно могло при таких обстоятельствах кончиться? Блох был приговорен к смерти и расстрелян».

Л. «Это очень печально. Я знал Блоха, правда, не очень близко, но во всяком случае настолько хорошо, чтобы совершенно исключить возможность того, что Блох мог заниматься шпионажем против советской России. С ним погиб очень талантливый, многообещающий молодой художник. Где был приведен в исполнение смертный приговор?»

Дубровицкий медлил с ответом. Я ждал. Молча шли мы вдоль темного взморья. Я не знаю, какие картины проносились перед его умственным взором. Наконец, он сказал:

«Помните Вы некоего Еронина, курьера, который постоянно приносил из „Гохрана“ в валютное управление пакеты и письма? Ну, так вот этот Еронин был в то время, в 1920 г., комендантом концентрационного лагеря близ Смоленска. Смертный приговор был приведен в исполнение в Смоленске».

Я понял, что Еронин, молодой белокурый русский парень с честными голубыми глазами, который не раз в приемной около моего служебного кабинета терпеливо ждал, пока я подпишу бумаги, и с которым я никогда серьезно не разговаривал, что это он или сам привел в исполнение смертный приговор над Блохом, или же это сделали солдаты подчиненной ему стражи.

Л.: «Вдова Блоха была у меня несколько времени тому назад в Берлине и просила меня узнать все подробности относительно смерти мужа, если только это возможно. Будете ли Вы иметь что-нибудь против того, если я обращусь в Москве к Еронину и узнаю от него о последних часах Блоха?»

Дубровицкий вдруг весь встрепенулся. Слово «Москва» отрезвило его. «Это совершенно невозможно», сказал он волнуясь, «это я Вам все рассказал, потому что думал, что Вы интересуетесь судьбой Блоха. Будьте осторожны, не делайте этого. В Ваших же собственных интересах, я Вам настоятельно советую не спрашивать ни о чем Еронина».

Конечно, по прибытии в Москву я Еронина ни о чем не спрашивал. Я намеренно избегал встретиться с ним.

Я постарался, во время моего пребывания в Москве и Петербурге в 1923 г., осмотреть все новые музеи, возникшие после революции.

Однажды я посетил музей фарфора в Москве, который возник из прежней морозовской частной коллекции. Морозов — пожилой человек, происходивший из богатой и уважаемой купеческой семьи — в своем доме-дворце собирал в течение многих лет коллекцию русского фарфора. Этот дом был превращен потом в музей фарфора, в котором был собран весь ценный фарфор, конфискованный во время революции у частных коллекционеров.

Морозову самому предложено было место хранителя этого музея и в его распоряжение была предоставлена в качестве квартиры одна комната в этом же доме. Он совершенно искренно со всем примирился и был очень счастлив — он сам мне это сказал — быть хранителем в своем собственном музее, ибо он не мог представить себе ничего лучшего, как провести остаток своих дней в музее фарфора. Прежде, до революции, когда он хранил только свою собственную коллекцию, у него было лишь около 2.000 фарфоровых вещей. Теперь у него было почти 7.000 предметов, которые доставляли ему большую радость. Музей был небольшой, но содержался с любовью и необычайным вниманием и произвел на меня наилучшее впечатление.

В Петербурге я осмотрел, между прочим, новоучрежденный «общественно-бытовой Музей», который помещался в старом дворце графов Бобринских на Галерной улице.

Случайно я узнал, что почти вся коллекция, которая принадлежала мне до революции и находилась в моей петербургской квартире, была после конфискации квартиры перенесена в этот музей; это были вышивки, парчи и другие предметы старинного русского искусства.

Я очень внимательно осмотрел музей и нашел, между прочим, и мои старинные ткани, а также чудесный большой ларец для хранения драгоценностей, времен Петра I, украшенный великолепной резьбой из перламутра. В свое время я приобрел этот ларец за большие деньги у проф. Парланда — известного в России строителя церквей.

Я, разумеется, не делал никаких попыток к получению своих вещей обратно, хотя и существовало постановление, согласно коему прежний владелец конфискованных художественных ценностей имел право потребовать их обратно, если они по своему качеству не представляли музейного интереса. В действительности это постановление существовало лишь на бумаге, я же, занимая официальный пост в качестве заместителя начальника валютного управления, во всяком случае, не мог им воспользоваться.

В одном из отделов музея я заметил несколько вышитых жемчугом риз очень небольшой ценности. Я спросил служащего, который заведовал этим отделом, почему не выставляются лучшие жемчужные вышивки. «Да очень просто», ответил он, «потому что у нас их нет, мы были бы очень счастливы, если бы могли выставлять лучшие вещи». Я рассказал ему, что в Государственном Хранилище Ценностей (Гохране) в Москве находятся многие тысячи жемчужных риз, которые самым безответственными образом предаются уничтожению, так как в Гохране жемчуга с риз снимаются по одиночке, и вся риза, таким образом, разрушается. Таким путем окончательно погибли чудесные жемчужные ризы. Я напрасно старался вести борьбу с этим вандализмом, но приостановить бессмысленного разрушения не мог. Если «Общественно-бытовой Музей», действительно, интересуется жемчужными ризами, то Музей должен обратиться с прошением к валютному управлению о том, чтобы оно предоставило в его распоряжение самые лучшие жемчужные ризы. Я не сомневаюсь, что разрешение в этом случае будет дано и что таким образом, по крайней мере, 50 образцов этих риз будут спасены для музея.

«Общественно-бытовой Музей», действительно, командировал одну служащую — знатока жемчужных вышивок — в Москву с поручением выбрать для музея желательные образцы. Одновременно с этим она подала валютному управлению официальное заявление музея о выдаче таких образцов.

Я проводил служащую музея в Гохран и мы прямо отправились в то помещение, где разбирались на части жемчужные ризы. Было совершенно невозможно осмотреть все жемчужные ризы в отдельности, так как на меня в Гохране и так уже косились за мои попытки спасти от переплавки художественно ценное старинное церковное серебро.

Я попросил занятого этим делом служащего показать мне ящик с особенно хорошими, старинными жемчужными ризами. Он ответил мне:

«У нас жемчужные ризы не рассортированы, мы не знаем, что старина, а что новое. Мы их разбираем на части как придется».

Затем он указал мне на громадный ящик, на котором имелась надпись «Церковь 133-го (?) Псковского пехотного полка», и сказал:

«Вот тут много жемчужных риз, берите, что хотите».