Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона

Насильно потрепанной «Виктории» — паруса изодраны в клочья, борта во многих местах зияют пробоинами — царил траур. Матросы других судов тоже оплакивали смерть своего адмирала. «Я в жизни его не видел, — пишет домой' один из них, — за что и кляну, и благодарю судьбу: Конечно, хорошо бы посмотреть на него, но, с другой стороны, все те из наших, кто его видел, места себе не находят, узнав о его гибели: только и знают, что трут глаза. Господь храни его душу! Парни, дравшиеся, как черти, рыдают, как девчонки!»

Тело оплакиваемого моряками человека, одетое в одну лишь рубаху и с остриженными в согласии с волей покойного волосами [61] В январе 1807 года Эмма Гамильтон переслала локон «дорогих волос», помещенный в небольшой овальный медальон, капитану Джонасу Роузу, командовавшему тогда «Агамемноном». Подарок сопровождался письмом от «любящей и благодарной, но несчастной Эммы Гамильтон». И волосы, и письмо продали в 1988 году на аукционе в графстве Сомерсет (лот 296) за пять с половиной тысяч фунтов стерлингов. , поместили в бочку с бренди, смешанного с камфарой и миррой. Бочку привязали к поврежденной грот-мачте «Виктории». Около нее день и ночь бодрствовали часовые. Неделю спустя, проделав почти весь путь через неспокойное море на буксире, «Виктория» достигла Гибралтара, где раненых ссадили на берег, а тело Нельсона, дав морякам возможность сделать по глотку бренди из похоронной бочки, переложили в свинцовый гроб, пропитанный предварительно винным духом. Вскрытие показало — внутренние органы человека, страдавшего при жизни от малярии, ртутного отравления, невралгии, цинги, жестокой инфлюэнцы, тяжелых приступов кашля и разных других недугов, находились в полном порядке и, как следует из документов, хранящихся в архиве семьи Томпсон, напоминали скорее органы «юноши, нежели мужчины, отметившего свое сорокасемилетие».

В Англию «Викторию» сопровождала, с приспущенным флагом, шхуна «Пикл», чей капитан вез депешу Коллингвуда, извещающую о понесенной страной утрате и одержанной британским флотом победе. Вскоре после того, как депеша дошла до адмиралтейства, в Мертоне, предваряя сообщения газет, появился гонец с печальной новостью. Это был капитан Уитби, доставивший письмо от главного казначея флота сэра Эндрю Снейпа Хэмонда. Хозяйка в то время отдыхала. «Я послала узнать, кто приехал, — вспоминает леди Гамильтон. — Мне сказали: мистер Уитби из адмиралтейства. Я велела немедленно провести его ко мне. Он вошел, бледный от волнения, и дрожащим голосом выговорил: «Мы одержали большую победу». — «Что мне ваша победа! — сказала я. — Письма, давайте мне мои письма». Капитан Уитби потерял дар речи, по смертельной бледности и покатившимся у него из глаз слезам я все поняла. По-моему, у меня вырвался дикий крик, я упала на подушки и часов десять не могла ни говорить, ни плакать».

Неделю спустя леди Гамильтон навестила в доме на Клар-джес-стрит леди Элизабет Фостер. Хозяйку она застала лежащей в постели. «Она выглядела совершенно потрясенной и все еще до конца не верящей в случившееся. «Что мне делать? Как жить теперь?» — вот первые ее слова. Потом она показала мне несколько писем, в беспорядке разбросанных по одеялу, — все они были от лорда Нельсона… Я спросила, как она узнала о несчастье. «Я приехала в Мертон, — заговорила хозяйка, — дом был не вполне убран, и, чувствуя некоторую слабость, я сказала, что полежу. Ко мне подсела миссис Болтон, и тут я вдруг произнесла: «По-моему, стреляют пушки Тауэра. Наверное, победу какую-нибудь празднуют, одержанную в германских землях, что ли» — «Вполне возможно, — откликнулась миссис Болтон. — В таком случае это в честь моего брата». — «Не может быть. Еще рано»».

Леди Гамильтон все еще не поднималась с постели, когда к ней пришли Гольдшмиды. Лайонел Гольдшмид, достигший тогда всего восьми лет и гостивший вместе с матерью и остальными членами семьи, писал впоследствии: «Я был любимцем леди Гамильтон и заливался слезами, когда она говорила о добродетелях (лорда Нельсона) и показывала нам его многочисленные подарки. Я устроился на кровати, и через меня она передавала рассевшимся полукругом у изножья кровати гостям, — а их насчитывалось человек пятнадцать, — кольца, шали, браслеты и все такое прочее. «Спасибо, малыш, — приговаривала она, целуя меня, — приходи почаще, каждый день». Рядом с кроватью висел тот самый сюртук, который был на старом добром адмирале в роковой день сражения и в котором он получил смертельную рану. По краям дырки, оставленной пулей, виднелись пятна засохшей крови. Странным, право, выглядел это визит — и серьезный, и отчасти комический» [62] Капитан Харди, ранее, по словам капитана Блэквуда, «высказывавшийся по разным поводам более откровенно, чем того хотела бы леди Гамильтон», и находивший леди Нельсон «одной из лучших в мире женщин», вернулся с этими реликвиями к себе домой, откуда писал леди Гамильтон: «Перед смертью наш дорогой лорд просил меня заботиться о Вас. Его слова я не забуду никогда, и отныне Ваши желания для меня закон… В моем распоряжении имеются пряди его волос, медальоны, кольца, булавка от галстука, а также все изображения Вашей светлости — в отдельной коробке. Все это будет доставлено Вам лично». Что касается сюртука, то претендовать на него мог бы брат Нельсона Уильям. Его жена писала леди Гамильтон: «С точки зрения права не может быть сомнения в том, кому именно принадлежит сия бесценная реликвия, и, разумеется, самым большим желанием моего мужа, как и сына, тоже с большим волнением говорившего об этом, было бы сохранить эту вещь как память… Тем не менее, оставляя в стороне все переживания, мой муж готов, хоть и с тяжелым сердцем, расстаться с нею, при условии, что Вы гарантируете в будущем ее передачу наследнику титула». Оказавшись по прошествии времени в тяжелом материальном положении, леди Гамильтон продала сюртук своему другу, олдермену Джошуа Смиту. В июне 1845 года сэр Николас Харрис Нельсон, редактор сборника писем и военных донесений адмирала, снесся со вдовой олдермена, и та продала ему сюртук за сто пятьдесят фунтов. Узнав об этом, принц-консорт сам заплатил названную сумму и передал сюртук в Гринвичский госпиталь. .

Горестные чувства, столь откровенно выказываемые леди Фостер, «ее рыдания, стоны, заламывания рук, черные капоры, имя Нельсона, вышитое на любом из надеваемых ею платьев», выглядели в глазах иных современников таким же театром, как и в исполнении леди Гамильтон. «Целыми днями она демонстрирует безутешные переживания адмиралам, капитанам, да кому только не демонстрирует, — раздраженно пишет леди Кавендиш. — И когда слышишь, как она хотела бы «умереть за него», едва ли не начинаешь жалеть, что этого не произошло в действительности».