Евгений Весник - Дарю, что помню

Около рынка меня останавливает человек, похожий на грузчика.

– Слушай, это ты Бендера играл в оперном театре?

– Я.

– Стой, падла, на месте! Ни шагу!

Ничего не понимаю, испуганный стою. Человек куда-то убегает, через минуту возвращается и вручает мне грязного карточного валета.

– На тебе талисман. Шоб ты бил счастливым на всю жизень.

Карта у меня. Боюсь выкинуть.

Играем спектакль «Золотой теленок». Нас поразила странная реакция зрительного зала: особым успехом пользовались тексты, которые обычно принимались хоть и с пониманием остроты, но без того восторга, который был в этот вечер. К примеру, Бендер, которого я играл, говорил Балаганову:

– Шура, у меня за последнее время возникли серьезные разногласия с Советской властью: она хочет строить социализм, а я не хочу.

В зале – дружный хохот, аплодисменты. Дальше – больше! Обращаюсь к Корейко, которого играл Анатолий Папанов:

– Вам снятся страшные сны, но вы же знаете причину этих снов! А причина кроется в самом существовании Советской власти. Сейчас я ее ликвидировать не могу, у меня нет времени, пойдемте в вагон-ресторан.

Буря восторгов, шквал аплодисментов.

После спектакля местный полковник милиции объяснил. Оказывается, на этот спектакль все билеты скупили воры, спекулянты и прочая криминальная публика: посмотреть на «родного» Остапа.

После спектакля ночью мы, несколько артистов театра, решили выкупаться в море. У нас был пропуск на какой-то ведомственный пляж. Дежурный сразу понял, с кем имеет дело, и пропустил, несмотря на позднее время. Искупались, освежились, довольные, благодарим дежурного. Разговорились.

– Какой ты, отец, счастливый человек! Живешь в таком прекрасном городе, море – каждый день! А мы, москвичи, дохнем от нашего ужасного воздуха: пыль, чад.

– О-о, – нерадостно машет рукой дежурный. – Вы же не знаете, шо такое била Одесса до войны. Это бил не город, это била симфония. Ансамбель! Ме-ло-дия! А шо сейчас осталось? Одна интонация!

В очередной раз приехал в Одессу. Схожу с поезда, беру такси, еду в гостиницу. Город изменился, не похорошел. Обращаюсь к водителю:

– Как же вы запустили город! Одесситы… Никакой гордости нет. Вон забор развалился, дома некрашеные, грязные, дороги плохие. Прямо стыдно за вас!

Шофер резко разворачивает машину, возвращается к вокзалу и бросает в раздражении:

– Билеты на Москву круглосуточно!

Одесская гостиница «Центральная». Стучат. Вошла горничная:

– В вашем номере была мраморная пепельница! Где она?

Я сижу за письменным столом:

– У меня в номере не было мраморной пепельницы. Была металлическая. Была и есть. Вот она.

– Не надо из меня делать недоразвитую. В вашем номере была мраморная пепельница. Где она?

– Сколько она стоит?

– Четыре рубля пятьдесят две копейки.

– Вот вам пять рублей. Возьмите и оставьте меня в покое. Мне надо работать. Времени в обрез.

Горничная прячет деньги почему-то в бюстгальтер. Выходя из номера, сама себе прошептала:

– А шо ви думаете, может быть, ее и не было?

Зубной врач, женщина – рассуждает, не прекращая сверлить мне зуб:

– Ви не в курсе? Говорят, Ротару сильно болела, пропустила много заработков, так теперь за нее налоги платит Пугачева? Неужели Аллочка такая добрая? Мне бы такую подругу!

Наши коллеги по плаванию – круизмены и круиздамы – присудили нашему столику победный приз – фигурку Швейка. Уговорили до прибытия в Ялту провести мой творческий сольный вечер. Конечно, согласился.

10 апреля. Три звонка. Шумная компания «круизентов» занимает места в большом музыкальном салоне. Мест, конечно же, не хватило. Радиослужба наладила трансляцию вечера по каютам, так что обиженных не было.

Я начал свое выступление словами Сенеки: «Жизнь как пьеса в театре: важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна». Сказал, что каждому Богом и судьбой уготована определенная роль в многосерийном, вернее, в многоактовом спектакле – «жизнь».

Артисты отличаются от всех других человеков в основном тем, что хотят сыграть в нем не только самого себя, но побольше ролей и других людей, побывать в их душе и теле, пережить их надежды и разочарования, успехи и печали. И чем разнообразнее эти создания артиста, чем богаче палитра образов, чем смелее оперирует он средствами высшего назначения артистической профессии – средствами перевоплощения (и психологического, и физического) – тем выше его класс, тем ближе он к качеству идеального артиста – того, который ни разу не повторится в своих созданиях. Не повторяться! Это возможно лишь при наличии повышенной наблюдательности.

Например, у каждого читавшего Чехова – свое о нем впечатление. Но стоит посетить его ялтинский домик, заглянуть в неуютную спальню (жена, Ольга Леонардовна Книппер, была преимущественно женой «гастрольной», появлялась здесь наездами), ощутить одиночество гениального, тяжело больного, «смешного» писателя, прочесть посвященные ему строчки из горьковского рассказа-очерка «Люди наедине с собой» (о том, как Антон Павлович, сидя на скамеечке в своем чудесном садике-дворике, долго пытался поймать шляпой солнечный зайчик, падавший ему на ногу сквозь листву большого куста, прозванного «тещиным языком», – листочки были с шипами – и надеть этот зайчик на голову вместе со шляпой), – и прежние впечатления о Чехове-авторе меняются: начинаешь ощущать печаль или даже трагедию в его судьбе. Парадоксальность поверхностных и углубленных впечатлений создают более выпуклый образ – человека.

Или еще примеры:

Гитлер играл на скрипке, Чаплин был прекрасным боксером, а великий Чайковский – гомосексуалистом.

Такого рода парадоксы плюс детали грима, жесты, походка, манеры, темпы речи (при, конечно же, психологическом анализе и мотивировке поступков и устремлений действующего лица) помогают не повторяться при поисках решений новых ролей.

Прежде чем перейти к своим маленьким рассказам-наблюдениям, я сказал собравшимся в кают-компании нашей «Астры» (и тем, кто слушал наш вечер по корабельной трансляции):

– Перед вами предстанут сегодня те, кто дает нам, актерам, материал для создания разных человеческих характеров в ролях, нами исполняемых. Роли – это не мы, это – другие люди! Неинтересных человеков нет на земле. Если говорят: «Это неинтересный человек», не верьте, так как «неинтересный» именно этим и интересен. Он может стать основанием очень яркого актерского решения образа – «неинтересного человека». В каждом пусть даже пустячке людского поведения, подсмотренном опытным, профессиональным оком, присутствует тот таинственный художнический материал, который порой помогает артисту создать даже шедевр. Так чаще всего и бывает – пустячок: жест, интонация, мимика, движение, большой нос, маленькие уши, косинка, грубость, непосредственность, вспыльчивость, флегматичность… – и вдруг роль вырастает в сложный человеческий характер! «В сочетании низменного и возвышенного рождаются истинные произведения искусства. Шедевры рождаются из кучи дерьма!» Не помню, кому принадлежат эти слова, но моя артистическая практика убедила меня в этом.