Анатолий Марков - Родные гнёзда

После Николы начиналась у нас настоящая зима с холодами. Народ терпеливо переносил никольские морозы, зная, что за ними придут другие: сначала филипповские со Спи– ридона-поворота, когда «солнце поворачивается на лето, а зима на мороз»; потом рождественские; потом крещенские — самые лютые, а там сретенские, когда «зима с весной встречаются», афанасьевские; пока не придут «Сороки». От «Сороков» остаётся всего сорок последних морозных дней, а там тепло.

Уже с Евдокеи «навозные проруби» начинает показываться весна. На Евдокею уже «курица у порога воды напивается». В Сороки жаворонки должны прилететь, с Алексея Божьего человека «с гор потоки»; потом, смотришь, и Красная горка — холмы зеленеют. Какая будет погода на Красную горку —такая и всё лето, на неё же замечают, можно ли сеять гречиху или нет. В апреле, по народной поговорке, «земля преет», а на Руфа — земля рухает и все оттаивает, начинается весна.

Уже после Благовещения в наших местах чувствуется начало весны. Могучее, но мягкое дыхание несётся с юга на широких, упругих крыльях и уносит обессилевшую зиму. Один день сделал то, чего не могли сделать недели оттепели. Целые поляны, целые горы сразу обнажались догола. Певучие потоки, искрящиеся весёлыми огоньками весеннего солнца, с блеском, бульканием и журчанием неслись вперегонку друг другу из далёких полей, и все они впадали с разных сторон в нашу степную речку, которая сразу стала могучей и грозной рекой, ломавшей свои посинелые льды.

Прежде всего в наш пруд под горой, на которой стоял дом, пришёл огромный Ракитин верх, изобиловавший летом всяким полевым зверем и птицей. Его многочисленные овраги в дальних полях, известные разве одним лисицам, налили его до краёв. По оврагу, в котором летом росла весёлая зелёная трава, а на дне паслись табунки серых куропаток, теперь нёсся могучий синий поток. Вслед за Ракитиным верхом тронулись и другие овраги, логи и верхи. Пять месяцев сряду набивали их зимние вьюги и метели снегом; набили, как хороший ледник, до самого края, вровень с полем, так что серый волк — обычный странник этих мест, переходил их поперёк, как по ровному месту.

День и ночь ревели воды, проходя через мельничную плотину, у которой были открыты все заставки, и всё же пруд был переполнен до краев и вокруг него залиты все сады, от которых на поверхности торчали только голые вершины деревьев.

Как только стали спадать вешние воды, прилетели птицы. Накануне их ещё не было, а утром, в день прилёта, они повсюду: между кочек луга, на озёрках, в камышах и перелесках. Их гонит с юга какая-то непобедимая, роковая сила. Ещё нет корма прилетевшим путникам на безотрадных, не оттаявших полях, а уже поля и лужи закипели жизнью. Пернатое племя чуяло подступающий жар крови, время размноженья и витья гнёзд, и неслось косяками навстречу прохладным ветрам уходящей зимы. Везде по лугам, садам и полям сидела, ходила и перелетала перелётная птица. Торопливо кружились в воздухе стаи, ежеминутно падая куда-нибудь в лужу, чтобы долго затем из неё не подниматься. На всех кочках луга сидели усталые чибисы, насторожив хохлатые головки. Всю ночь был слышен скрип крыльев возвращающихся журавлей. Словно чьи-то несметные рати, перекликались в воздушных высях птичьи стаи.

Утром, выйдя пройтись по старому саду, бывшему ещё наполовину в снегу, я с радостно дрогнувшим сердцем согнал сорвавшегося из малинника первого вальдшнепа.

Как только сходили вешние воды, весна начинала свою могучую работу. К концу апреля глубокая горячая синева глядела сквозь зелёные шатры листвы, а в высоком безоблачном небе медленно плыло горячее солнце. В сквозных зелёных аллеях сада, которые высокими сводами шли от дома к пруду, ещё стояла зелёная прохладная полутьма Лиловым кружевом мигали по золотистым от солнца дорожкам тени деревьев. Из каждого вершка сочного курского чернозёма лезла, напирая и распирая, зелёная растительная мощь; густые кудрявые травы поднимались не по часам, а по минутам, раскрывая цветы, полные красок и аромата. Одна и та же чёрная сырая грудь земли высылала изнутри себя под дыхание весеннего солнца и голубою незабудку, и сквозной пушистый пузырь одуванчика, и миндальную медовую таволгу. Плодотворная сила проникала в бездушные толщи и обращала их в неиссякаемые утробы рождения.

Наливались тугие почки и тут же лопались от переполнения своими собственными соками. Мясистые душистые плоды завязывались из сквозных листиков, тонких, как крыло бабочки. Кровавый сок вишни густел в белоснежных лепестках. Ананасом пахнувшая ягода земляники налилась в глуши трав из белого цветка.

Сила жизни била из недр земли неудержимым, страстным ключом: вчера упавшее зерно сегодня уже пило солнечный свет зелёной былинкой, зарываясь тонким корешком во влажную и тёплую почву. Вода, воздух и земля были полны нарождающихся организмов.

Плодородие было разлито в неподвижном воздухе, в этих роскошных наливавшихся побегах. Яблони стояли, рассеянные по зелёной густой траве, как невесты, убранные на свадьбу сплошными букетами белых цветов. Везде была незримая внутренняя работа зарождения, везде шум и голоса любви. Что было вчера сухим прутом, то сегодня оделось пышным листом, и даже сквозь мёртвый скелет пня пробила сплошной порослью сочная молодая почка. Она развернула уже листы и укрыла молодой жизнью остатки смерти.

Сквозь слои хвороста, сквозь навозные насыпи рвов и заросли камыша на реке непобедимо пробиваются зелёные молодые травы. Ширится лопух, густеет сныть, тянутся на высоту кустов упрямая крапива и чистотел, заполняя всё своей жирной зеленью. Всё цвело и выползало, чего не было видно несколько часов тому назад. В воздухе, в цветах, в траве, в земле, на деревьях кишат, снуют и жужжат всякие мошки, бабочки, жучки и червяки. Всё это искало друг друга, всё торопилось откликнуться на зов природы, всё было полно творящей силы любви; птицы и пчёлы, страстно кричавшие день и ночь лягушки, распускавшийся цветок и пробивавшийся побег. В конце апреля начинались обыкновенно тёплые дожди, после которых наступали те влажные, настоящие майские ночи, когда начинали расцветать белый жасмин и розы.

Душистый пар днём и ночью стоял в садах между неподвижными зелёными шатрами лип, каштана и клёна. Ночью всё пело кругом: из каждого куста лилась неудержимая страстная песня соловьёв, которые составляли славу наших мест; они изнывали в любовных трелях. Казалось, сама майская ночь, наполненная запахом цветущей сирени, в этих страстных переливах выливалась в ту потребность любви, которая переполняла живущее и растущее в ней, и которой трепетала вся природа.

Минули май и июнь, и с ними отошла весёлая работа сенокоса, вслед за чем русская деревня стала готовиться к центральному и самому главному событию крестьянской жизни — уборке хлеба.