Владимир Герлах - Изменник

Попрощались, посидели перед уходом, первая встала Нина, в ватном пальто и валенках, в пуховом платке, бледная и грустная она низко поклонилась хозяевам: «Не поминайте лихом. Вера, помни!» А что помни, не сказала, давясь слезами. Вышли все на улицу провожать. Егоров усадил дочь и внука в розвальни, бережно обложил их сеном, сам сел впереди, разобрал вожжи, бодро хлопнул кнутом. Лошадь сразу пошла рысью по улице вниз к мосту, падал большими мягкими хлопьями снег, потеплело, скоро сани и семья Егоровых скрылись за снежным занавесом.

Лавловы вернулись в теплую кухню, молчали будто с похорон!

Не было для Нины в Озерном обещанной благодати ее отцом. Через неделю на рассвете ворвались в дом Егорова партизаны и Красников и замучили, убили всех троих: отца, дочь и внука. Об их смерти сообщил на другой день в городскую комендатуру страшно перепуганный староста Озерного, Станкевич. На колени становился, просил освободить его от опасной должности. Но Шубер не согласился, приказал и дальше служить помогать немецкой власти и прежде всего достойно похоронить убитых, выгнал на мороз. Пришлось подчиниться. Закопали всех троих как нужно, каждого в отдельном гробу, в трех могилах рядышком. Трудно было копать в мерзлой земле, костры разводили, чтобы оттаяла. Закопали, кресты с именами и датой смерти поставили… занесло могилы снегом, занесло и кресты, зима упорствовала, морозы не отпускали.

А когда в городе все узнали о страшной смерти Нины, опомнились от злого на-вождения, испугались страшно. Ведь многие девки тоже с немцами гуляли, многие жители города у немцев работали, чертежниками, землемерами, электромонтерами, рабочими на заводах, на электро-станции в гор и райуправлениях, а то просто были шоферами и рубили дрова на комендантских дворах. И поняли, что и им никому не будет пощады от папаши. Всех их побьет, а не только старост, полицейских и агрономов. Время было грозное, напрасно, совсем зря травили Нину, выгнали ее из города на мучительную смерть и поруганье Красникову. Слушали гневные, обличительные слова Веры, смущенно с горем чесали в затылках: «Вы, конечно, правильно нас дураков ругаете. Но ведь мы не хотели ее смерти, так только легонько ругали, а за что самим теперь не ясно. Ведь, что спала с Галаниным, так это дело очень даже понятное, молодое. Все мы такие, кабы мы знали, что она так близко к сердцу наши слова шутейные принимает, да никогда бы не позволили, и сынок ее Вася… ну совсем напрасно, и отец! А Нина честная вдовушка была, с одним только разок переспала, а бабы наши проклятые и перебесились, а почему? из зависти, суки! А теперь и они плачут, когда поздно стало».

Но сожаления были поздние и раскаяние не могло вернуть жизнь мертвым. Постепенно горе проходило, думали меньше о страшном. Не такое было время, чтобы об одной только женщине тревожиться, жизнь человеческая не стоила ни одного рубля. Нужно было самим спасаться, чтобы не сдохнуть с голода, пришла новая беда, реквизиция скота в городе. Забирали последних коров, забрали корову и у дяди Прохора. И беда никогда не приходит одна, тянет за собой новую. Потеряла работу Вера. Уже во второй раз. В первый раз, после того как ее со Столетовым арестовали по доносу, за принадлежность к коммунистической партии, тогда освободил Шубер, благодаря тому рапорту, который ему написал уезжая, Галанин. Освободили, но Исаев, у которого в Райзо служила Вера, ее все таки уволил, не хотел иметь неприятностей со своей, с подозрительным прошлым, машинисткой.

А теперь уехал Губер, у которого она устроилась домработницей, пошла и на это унижение. Тяжело было ей угождать требовательному немцу, отбиваться от его настойчивых ухаживаний, но терпела и сумела так себя поставить у Губера, что тот бросил свои бесплодные попытки, благо Сара была его постоянной любовницей, и даже ее боялся и уважал. Губер перевелся в областной город, давно боялся парти-занов, жаловался на старость, язву в желудке, писал бесконечные рапорта с приложением медицинских свидетельств, пока не добился. Обрадовался, когда получил принципиальное согласие его перевести в область и, не ожидая приезда своего заместителя, уехал. На прощанье выписал Вере много мяса и масла, обещал рекомендовать ее новому коменданту и поцеловал в лоб свою дорогую Марию Луизу, как он называл в честь своей дочери, Веру.

Стала Вера безработной, помогала дома по хозяйству испуганной тете Мане, смотрела как старался все быстрей шить сапоги немцам дядя Прохор и с нетерпеньем ждала приезда нового коменданта и одновременно боялась, боялась что приедет молодой, с которым ей будет трудней защищать свою честь. В мороз и вьюгу ходили полицейские по дворам, выгоняли из теплых хлевов коров, гнали их в Заготскот к Котову. Женщины плакали, просили их пожалеть: «Ведь последнее берете, сволочи! Что же нам теперь делать? Гоните тогда и нас в Заготскот, все равно один конец подходит». Полицейские смущались, извинялись: «Да мы что? мы — ничего! приказ г. Исаева!» Шли к Исаеву, тот выходил из дома Красникова, в котором поселился, к просителям. В красивых сапогах, в полушубке, он стоял перед бабами и разводил руками: «Ничего не могу поделать, бабоньки! Приказ с/хозяйственного коменданта».

Бежали к с/хозяйственному коменданту, переводчик Коль, Еременко спрятался, чтобы не видеть несчастных, сердито кричал: «Расходись! Г. комендант уехал. Приказ остается в силе на нужды германской армии! Расходись, я вам по-русски приказываю. Жердецкий, гони их по шеям». Жердецкий старался, действовал прикладом, женщины с плачем разбегались, приходили к голодным детям, плакали вместе с ними: «Что же это такое? Все нас мучают, немцы, свои русские! За что? помирать будем как собаки, еще хуже чем евреи!»

Легли в тот день спать голодные, без молока, их главного теперь питания. А на другое утро совершенно неожиданно, как снег на голову, свалился Галанин. Товарищ белогвардеец! Тот кто им летом горы золотые обещал, а потом скрылся. Вернулся немного поздно. Но лучше поздно, чем никогда!

На обед Вера напрасно ждала своего коменданта. После долгих разговоров с Шаландиным, бледный и расстроенный он уехал на санях с Эйхе в МТС, которая находилась в трех километрах от города по эту сторону реки. Пробыли они долго в этих запущенных мастерских, ходили по длинным сараям, где стояли ржавые комбайны, тракторы и грузовики, в починочной мастерской смотрели как трактористы вяло работали около разобранных машин.

Эйхе жаловался Галанину на рабочих, на их лень и неуменье: «Не знаю, удастся ли все закончить к весенней кампании. Сами видите, люди едва двигаются, да и не мудренно с таким пайком. Сами рабочие получают достаточно хлеба, мяса и картофеля, но, к сожалению они все семейные и своей порцией делятся с женой и детьми и вот вам результаты!»