Владимир Герлах - Изменник

Фронт быстро ушел далеко на восток, а эти рвы пригодились немцам совсем для другой цели: здесь расстреливали они своих врагов, пользовались тем, что могилы были почти готовы, оставалось только забросать песчанной землей трупы казненных. Но закапывали плохо, не хотели и не умели делать это душегубы Чернова, торопились уйти скорее подальше от этого проклятого места, только каких нибудь полметра песка бросали на мертвых. И этим пользовались голодные собаки города, разбежавшиеся по лесу, одичалые и трусливые как шакалы. Они приходили сюда по ночам и наедались до сыта мертвечиной. И оттого что мертвецы выходили на солнце, тяжелый трупный смрад висел над балкой и вороны и мухи кружили в душном гнилом воздухе.

Когда колонна евреев втянулась в балку и подошла к неглубоким рвам, с осыпающимися под ногами буграми песка, евреи наконец поняли хорошо, что все их надежды были напрасны и смешны и что нужно готовиться к смерти. Немцы по команде заняли места на верху по обеим сторонам балки, пулемет сняли с телеги и два солдата установили его на большом плоском валуне, матери разобрали своих детей, больных согнали с телег и присоединили к остальным, торопились и бегали полицейские, грубо ругались, толкали и выстраивали евреев вдоль могил.

Те сначала молча повиновались, по привычке, угодливо улыбались и становились в длинный страшный ряд. Но потом скоро не выдержали, первыми заплакали дети, за ними закричали их матери, а потом в свою очередь начали молить о пощаде и становиться на колени перед палачами и мужчины и даже самые храбрые из них как Азвиль. Некоторые разбегались в стороны, но их быстро ловили полицейские и снова гнали ко рвам. И только Сара и раввин, которые стояли обнявшись, были спокойны и улыбались друг другу, она виновато, стыдясь своего ненужного позора, который никого не спас, он, снисходительный к человеческим слабостям, мудрый и всепрощающий.

Ясно и выпукло светило на бледном осеннем небе солнце, паутины позднего бабьего лета летали в воздухе и ложились на головы и плечи осужденным; на склонах Черной балки и наверху легкий утренний ветер шевелил высохшей травой, а здесь внизу, воздух был неподвижен и оттуда справа из полуразрытых собаками могил, доносился сладкий запах тления тех, которые ждали своих новых соседей.

Душегубы отошли назад и вскинули автоматы, в пулемет лязгая затвором вложили ленту. Кугель с бледным лицом, сам как смертник, крикнул Чернову и все евреи еще очень ясно услышали его команду: «По пархатым жидам, огонь!» И было то, что должно было быть! Засуетился, затрясся в стальной злобе пулемет, гнали очереди автоматы и забились в агонии люди. Сара видела как упала ее мать с криком, умолкнувшем в дрожи смертной судороги, как опрокинулся, разводя руками и ногами точно плавая Азвиль, как был сразу убит Кац; женщины падали, прижимая к себе своих детей, которые продолжали жить в их окостеневших руках…

«Палачи! Убийцы!» крикнула Сара с ненавистью и с торжествующим сознанием, что она невредима, что ее не могут убить, может быть, по приказу Кугеля щадят… Но уже чьи то сильные, бесчисленные руки схватили ее живот в судорожном объятии. Последнее, что она видела, было холодное яркое солнце на синем, далеком небе, по нему медленно, не торопясь ползли тучи, и солнце и небо и тучи неслись все выше, становились все темнее и внезапно исчезли в зареве пожара. На ее тело перебитое пополам пулеметной очередью упал раввин, убитый наповал пулей в лоб. Душегубы стащили всех убитых и яму, немцы добили вы- стрелом в упор умирающих… мальчик, лет шести, совершенно невредимый, вылез из кучи убитых, подбежал к Чернову, обнял руками его окровавленный сапог, плакал беззвучно: «Дяденька, не убивай! я не буду больше!» С трудом оторвали и убили выстрелом в затылок этого чудом уцелевшего.

Поплевав на руки, полицейские забросали землей убитых, от которых паром поднимался прянный резкий запах крови, посмеялись пьяным смехом: «Гляди, ребята, а земля шевелится, видно не все еще дошли». — «Ничего, скоро все передохнут, браток… давай… поскорее!» И ушли догонять немцев, которые покинули место казни, как только упал последний мальчик, любимый сын Азвиля. И над Черной балкой снова закружились вороны, разогнанные выстрелами и криками людей, они опускались на свежие бугры, испачканные свежей кровью, испуганно взлетали, вдруг, высоко вверх, каркали, земля дрожала!

В эту ночь в первый раз ударил мороз и было бы очень легко партизанам овладеть городом. Был страшно пьян Шульце, вместе со своим верным помощником Кугелем, выпили больше чем нужно оба коменданта, городской и с/хозяйственный, играя в карты до утра с зондерфюрерами; были пьяны душегубы Чернова и остальные полицейские с Шаландиным и Жуковым; забыв о дисциплине, тоскуя по своим семьям, напились как свиньи немецкие солдаты и писаря; были пьяны все поголовно на сторожевых постах вдоль реки.

Этим массовым пьянством и можно было объяснить, почему евреям, оставшимся в живых, тем, которые продолжали работать, как ни в чем не бывало, в немецких мастерских, сапожникам, портным и часовщику, удалось обмануть немецкие власти и убежать из города. На лодке они переправились на другой берег реки, забрав с собой в мешках незаконченные сапоги Шульце, шевровую кожу и подметки, офицерское сукно для мундиров и золотые часы Губера. Там в лесах и болотах они без труда нашли партизан и на коленях просили принять их в партизанскую семью. После долгих колебаний, папаша принял и отвел им отдельную землянку на острове, всю ночь до утра евреи не спали, а ночи как будто не было конца, и на острове было особенно темно и глухо. Дул холодный северо восточный ветер, гнал на землю первый колючий снег… начиналась страшная зима 41 года.

Не принесла счастья городу кровавая расправа немцев и их слуг с евреями, с наступлением жестокой зимы жить стало совсем плохо, вместе с первым поражением на фронте зашевелились партизаны, папаша приказал своим бойцам взять город штурмом сам повел нетерпеливых, опьяненных хорошими вестями с большой земли о победах красной армии, партизанов. На санях, на лыжах пронеслись они по всему району, всюду собирая испуганных колхозников и сообщая им о решительной победе русской армии.

Впервые так начали называть красноармейцев: великая русская армия! Чудеса да и только! И колхозники выдавали им полицейских и старост, ловили агрономов и немцев. Евреи Красникова особенно зверствовали, не могли забыть своих жен и детей, резали они русских изменников, как режут скот на кошерное мясо, выпуская из них кровь до последней капли.

В зимние, ранние, синие сумерки подошли к городу, перешли по льду замерзшую Сонь и ворвались в город. Передовые лыжники дошли до площади и рвались дальше на каменные дома, где засела немецкая власть и ее слуги. Но они не расчитали своих сил, недооценили энергию Шубера, дисциплину его солдат, храбрость тех, которым терять было нечего, полицейских Шаландина. В городе, в сугробах улицы Карла Маркса, куда стремились евреи, между могилами немецкого кладбища, завязался жестокий бой. Сам Шубер в решительную минуту вывел своих дрожащих писарей, а Кугель душегубов. Шульце и Губер со своими зондерфюрерами тоже шли вперед со смелостью отчаяния. Партизаны были разбиты на голову, насилу успели убежать в свои болота, оставив на поле сражения 72 трупа, больше колхозников, тех дураков, мужчин и женщин, которые поверили легкой победе или просто из страха присоединились к папаше.