Владимир Герлах - Изменник

Шульце тоже смотрел на евреев под липами. Его лицо бледное и помятое после долгой бессонной ночи, напоминало собой голову хищной птицы, готовой наброситься на беззащитное испуганное куриное семейство. И все таки эти евреи, которых нужно было убить, его чем то мучили. С одной стороны Кац, к которому он привык, был этот странный, волнующий своими мудрыми глазами раввин, и все эти смешные, часто красивые дети. И была, самое главное, его Саша, та, которую он так любил с болезненной, изнуряющей его ум и тело страстью; она, конечно, ни о чем не догадывалась, и нужно было все сделать как можно скорее и незаметней, без непоправимого ужаса для него и Саши!

Шульце пошарил под столом, нашел бутылку наливки, из горлышка долго пил не отрываясь неумело, маленькими глотками, пока не задохнулся, не закашлялся… Стало как будто легче и вся эта история простой и легко исполнимой. Еще раз он обо всем подумал, вспоминая все мелочи этого трудного дела. Все было тщательно взвешено и он приказал увести евреев на смерть пораньше. Сам он встал осторожно, стараясь не шуметь и ушел из спальни крадучись, чтобы не разбудить Сашу, крепко уснувшую после долгих, мучительных объятий. Да, она проснется когда все будет кончено, тогда он ее успокоит без особого труда, так верил он, так хотел верить. Она скоро забудет своих евреев, привяжется к нему еще крепче, только бы скорее.

Он возмущался, что Кугель решил почему то снова начать эту дурацкую поверку, потом куда то исчез, как на зло медлил. И, как будто в ответ на его возмущение, вошел Кугель, четко стукнул каблуками ярко начищенных сапог, рапортовал. Все стало еще более ясным и простым… были цифры… был приказ, написанный на пишущей машинке, он бегло просмотрел список, невольно вспоминая лица и глаза многих смертников, подписал, сделав привычный росчерк и задержал Кугеля: «Значит все ясно, я надеюсь на вас, Кугель, что все произойдет скоро и точно! А скажите, эти евреи, они ни о чем не догадываются?» Кугель хитро улыбнулся, показав золотом пломбированные зубы: «Кажется немного удивились, что вместо постоянных полицейских, люди Чернова, как будто их беспокоит пулемет под брезентом, но… но в общем они готовы рубить дрова!»

Шульце засмеялся деревянным смехом: «Ну что же, рубить так рубить!» налил два стакана наливки и чокнулся с Кугелем: «И помните, делайте все поскорее и, главное, безболезненно для этих людей, да, главное, безболезненно. Идите!» Кугель залпом выпил свой стакан, успокаивал: «Не беспокойтесь, за пулеметом наши лучшие стрелки, они и не опомнятся, как отправятся к праотцам». Козырнув, повернулся к дверям, чтобы идти и отскочил к сторону перед Сашей Попандопуло.

Это не была самоуверенная и веселая любовница Шульце, Губера, Кугеля и многих других, та распутница, которой завидовали и которую проклинали русские города. Вдруг она стала снова такой же жалкой и беспомощной, какой она была тогда, в первый раз, когда она пришла просить пощады для своих евреев. И была в том же желтеньком платьице, в котором увидел ее в первый раз Шульце.

Не обращая внимания на испуганного Кугеля, она подбежала к Шульце, задыхаясь спросила его по немецки: «Почему все евреи с детьми и больными? почему Чернов со своими людьми? почему там немцы?» Шульце заикаясь, с бегающими глазами, старался солгать: «Работа на берегу Сони кончилась, начинается рубка леса. Чтобы евреи не разбежались, я приказал усилить охрану». Но лгал он неумело, главное никак не мог смотреть в синее пламя, которое жгло его как будто физически. Чтобы ее успокоить, взял за руку, смущенно улыбался: «Что с вами, фрейлен Саша? Почему такое волнение из-за каких то евреев?» Кугелю коротко бросил: «Живо, исполняйте приказ». Кугель уже взялся за ручку двери, но Сара как кошка бросилась на него сзади, схватила за плечи, заставила повернуться к Шульце и смотря по очереди на перепуганных немцев засмеялась странным, зловещим смехом, кричала истерически: «Убийцы! убийцы! Вы решили их убить. Я все слышала за дверью, когда ты, Карл, подписывал, а ты, Кугель, рапортовал и стучал каблуками! Вы хотите их убить только за то, что они евреи. Убийцы!»

Шульце, с трясущейся челюстью, старался ее успокоить, чтобы Кугель не понял, говорил шопотом по русски, торопясь, косноязыча и брызгая слюной: «Саша, ты с ума сошла. Из за каких то евреев ставишь меня в смешное положение! Конечно, приказ жесток, но справедлив, эти люди должны умереть, т. к. они являются злом, из-за них все самое плохое на свете. Я тебе потом, когда ты успокоишься, все объясню, я тебя понимаю, ты прожила с ними всю свою жизнь, к ним привыкла и тебе жаль их, и мне тоже. Клянусь тебе мне их жаль, но все же, не забывай, что Рахиль и ее муж не твои родители. Ты русская, они евреи. И потом приказ, если я его не исполню, его исполнят другие, а меня расстреляют за неповиновение. Не могу. Я женюсь на тебе, когда кончится война, увезу в Германию, ты забудешь все эти ужасы. Успокойся, выпей наливки, тебе будет лучше!»

Он силой усадил ее на диван, налил стакан, с ужасом слушал как ее зубы стучали по стеклу и смотрел как наливка пачкала как будто кровью углы ее рта и платье. Сара с силой оттолкнула его от себя, вскочила: «На мне женишься, на жидовке? Разве ты когда нибудь верил вранью Каца и других? Никогда ты не верил и все таки целовал мои ноги!» бросилась перед ним на колени, схватив его руку, прижалась к ней губами в крови: «Сжалься! не убивай, вспомни как я тебя любила!» Шульце, озираясь на Кугеля, снова перешел на немецкий язык: «Не проси, не могу, приказ. Наш фюрер…» И взглянув на портрет на стене, на человека в зареве пожара, Сара вдруг вспомнила, как она его увидела в первый раз, во время первого посещения этого проклятого дома, и поняла. Да, Шульце был прав, этот жалкий маленький человек не мог. Он был таким маленьким винтиком в той страшной кровавой машине, которую пустил в ход это чудовище с железными глазами, и никто здесь, ни немцы, ни русские не могли остановить ее движение, которое несло с собой смерть.

Она выпрямилась во весь рост, поправила волосы, молча направилась к двери. Шульце, схватив ее за талию, старался из всех своих слабых сил ее удержать, кричал Кугелю: «Она с ума сошла, разве вы не видите? Идите, исполняйте приказ и пришлите мне доктора!» Ему казалось, что если Кугель уйдет, все как то устроится, снова вернутся ночи с ее ласками и, в конце концов, когда война кончится, он все таки на ней женится, на этой странной девушке, которая не могла, конечно, быть еврейкой, он ведь ясно все сам видел. Но действительность совсем не была похожа на его мечты. Кугель не уходил, а Сара вцепившись в его грудь, отталкивала его от себя, когда это не удалось, ломая свои ногти до крови расцарапала его лицо: «Пусти, пусти же, сволочь!» Сильным ударом толкнула его в грудь, так что он упал на диван, пробежала мимо Кугеля и уже в дверях обернулась и бросила уже не им, никчемным людям, а тому на стене: «Палач, убийца, будь ты проклят!»