Тамара Черемнова - Трава, пробившая асфальт

— Томка, а зачем тебя лечить? Ты же все равно неизлечима. Только зря тратить время и деньги на лекарства. Если бы ты была излечима, тебя бы в детстве вылечили.

— Вы можете за мной хоть один раз в жизни поухаживать! — взорвалась я.

— Какое право ты имеешь от нас что-то требовать? Мы уже старые, — парировала моя тетушка.

Я хотела ей ответить, что и, будучи молодыми, они мне тоже мало чем помогали. Но меня опередили соседки по палате:

— Как вам не стыдно! Почему вы отбираете у Томы последнюю надежду? На такое никто не имеет право, даже родная мать!

Но закаленное бездушие моих родичей не так-то просто пробить. После укора соседок мать с тетей Машей стали обсуждать: может, заплатить нянечке за мой уход? Но, поразмыслив, решили, что это лишнее. Мать пошла в больничный киоск, купила Ольге таблетки от головной боли и для снижения давления.

Затем сестры удалились, посчитав, что их миссия выполнена. После их отказа поухаживать за мной администрация больницы, посочувствовав и войдя в мое положение, оставила Ольгу и предоставила ей освободившуюся койку.

Мое лечение подходило к концу в марте 1998-го, а в организме не наблюдалось ни малейших сдвигов и не появлялось никаких намеков, что я смогу встать и пойти. Перед выпиской я поняла, что этого не предвидится — никогда и нигде. Никакое лечение не поможет, все лекарства и процедуры бессильны. Понятное дело, что к волшебнице-ортопеду, пообещавшей поставить меня на ноги, если уберут спастику и гиперкинезы, я уже не рвалась — ведь спастика и гиперкинезы остались при мне.

И такая депрессия овладела мною, такая хандра напала… Сутки безостановочно проревела — хочу остановиться, заставляю себя, но организм, вопреки мне самой, словно изнутри выбрасывает рыдания, которые не поддаются усмирению, как извержение вулкана.

Надеялась, что кто-то из врачей ко мне подойдет и хотя бы поговорит со мной, но этого не произошло. Я была недостойна их высочайшего внимания, потому как не оправдала их медицинских надежд, не удовлетворила их медицинских амбиций.

В интернате после возвращения из неврологии я недели три периодически впадала в бесчувственный ступор. Упрусь в стену взглядом и сижу, потом очнусь и чувствую, что у меня все лицо мокрое. Не замечала, что плачу, даже удивлялась: почему лицо, будто после душа? Однажды в таком состоянии меня застала медсестра Лариса и спросила:

— Ты чего ревешь?

Я открыла рот, чтобы ответить ей, но вместо слов вырвалось очередное рыдание, и она сделала парадоксальный вывод:

— Все понятно, ты влюбилась!

В ту минуту мне хотелось ее пристукнуть. Я осипшим голосом попыталась выдавить что-нибудь не менее парадоксальное и ехидное, но вместо этого расхохоталась. Лариска пожала плечами и ушла. А я моментально вышла из депрессии и «вернулась в строй».

А Лариска потом еще долго меня подкалывала:

— Ну что, когда еще влюбишься и поревешь от любви?

Меня все же свозили в Институт ортопедии к волшебнице-ортопеду, пообещавшей счастливое исцеление, в сопровождении нашего интернатского врача.

Волшебница глянула в историю болезни, осмотрела меня, на сей раз не только одетую, но тоже прямо в коляске, не попросив переместиться на врачебную кушетку. Наша интернатская врач застыла в недоумении, а волшебница заключила:

— Как же хорошо в неврологии тебя подлечили!

Особых сдвигов в моем состоянии не наблюдалось. Может, волшебница своим внутренним чутьем видит будущие успехи в моем лечении? Сев за стол, она стала снова листать историю болезни и задавать вопросы:

— Какие таблетки тебе назначали?

— Наком. И еще комплекс витаминов В1, В6, В12 и никотинку.

— Как-как эти таблетки называются? Повтори, я не поняла, — попросила она.

Я назвала мудреное название «наком» по буквам. Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить этот препарат, но так и не вспомнила. Наверное, в ее врачебной практике наком не попадался.

— А теперь вы возьмете меня к себе? — спросила я с надеждой, хотя понимала, что наше прежнее препятствие — спастика и гиперкинезы так и осталось.

— Не возьму. Невозможно поставить на ноги человека с такими плохими руками. У тебя же нет мышечных контрактур, их бы у нас сняли. А у тебя неснимающиеся спастика и гиперкинез, а также сниженная подвижность суставов, — мотивировала она отказ.

И, не желая расписаться в собственной профессиональной непригодности и принести извинения за безответственное обещание поставить меня на ноги, сыпанула десятком непонятных медицинских терминов. Это были пространные разглагольствования об эффективных методах лечения и невозможности применить их ко мне. Зачем мне это выслушивать? Ортопед умничает, желая покрасоваться перед коллегой — врачом из нашего интерната? Или поет сию медицинскую песнь в насмешку надо мной? Вывалив на нас ушат ненужной информации, она спустилась с небес на землю:

— Теперь пусть тебе интернат закажет специальные ходунки.

— А где их заказывают? — спросила сопровождавшая меня врач.

— Для наших инвалидов делает наш мастер. Только он сейчас не принимает заказы, мы заказываем ходунки на заводе. Но завод сейчас тоже отказывается делать их нам.

В общем, уехали мы оттуда, несолоно хлебавши. А с ходунками и вовсе скверно. Дело в том, что о них я и раньше подумывала и даже сама их проектировала, помня, как в детстве бойко передвигалась в ходунках. Лежа в отделении неврологии и предвкушая грядущее обучение ходьбе, я самолично составила чертеж ходунков.

В доме-интернате мой чертеж посмотрели Эльвира Алексеевна с директрисой и похвалили. Не получив даже школьного образования, я вынуждена была стать для самой себя еще и Кулибиным, конструирующим то приспособление для печатанья на машинке, то ходунки. Чертеж был сделан по всем инженерным правилам, но дело уперлось в вопрос, где и как его воплотить в жизнь? Изготавливали ходунки и прочую реабилитационную технику «индивидуального пошива» исключительно в отделениях ортопедии.

Я рассчитывала, что, когда попаду в отделение ортопедии, смогу договориться об изготовлении ходунков. А вопрос оплаты работ по изготовлению мы решим, я знала, куда обратиться за помощью. Но меня отказались госпитализировать в ортопедию! Волшебница-ортопед дала рекомендацию освоить ходунки — о чем я давным-давно и сама думала — и отправила меня в никуда…

После визита к волшебнице-ортопеду во мне закипела такая злоба, что ее надо было куда-то выплеснуть, иначе бы возобновилась депрессия. Я села за пишущую машинку, настрочила про все это статью и отдала ее в газету «Инвалид». Статья называлась «Яд в хрустальном коктейле». После ее публикации, едва главный редактор газеты Зинаида Черновол появилась в Институте травматологии и ортопедии, волшебница ринулась в атаку: