Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

По длинному балкону второго этажа мы прошли в ту часть замка, которую занимали Уманские.

Рая Михайловна приняла меня в своем круглом салоне. Это была уютная комната, оклеенная веселенькими обоями. На Рае Михайловне темное платье, припухшее, как после глубокого сна, лицо имело печальное выражение. Она обратилась ко мне немного хрипловатым голосом:

— Я очень рада. Хорошо доехали? Нравится вам Мексика?.. Это удивительная страна, ее можно скоро полюбить.

Она участливо засыпала меня вопросами, на большинство из которых сама немедленно и отвечала. А я все ждала — когда же она спросит о главном, о Москве. И как мне показалось, после долгих усилий над собой, она спросила:

— Вы видели перед отъездом мою сестру?

— Да, Раиса Михайловна…

Она быстро прервала меня и, мне показалось, что немножко даже с раздражением сказала:

— Не Раиса, а Рая Михайловна.

— Да, Рая Михайловна, — поправилась я, — мы везли вам около десятка писем. Но их в таможне на нашей границе отобрали. Сказали, что они дойдут к вам раньше нас.

Оказывается, она ничего не получила и была возмущена.

Мне очень хотелось рассказать ей о моем последнем разговоре с ее сестрой Лидией Михайловной. Что урну для праха Нины [16] Нина, дочь Уманских, погибла. сделали из розового мрамора, как этого хотела Рая Михайловна, и что поставили ее в колумбарии в отделе для дипломатов. Но взглянув на нее, подумала, что лучше об этом промолчать.

Позже, когда дошли письма, она мне с горечью сказала:

— Вот посмотрите это письмо — моей Нине сделали урну из розового мрамора и поставили ее в колумбарии рядом с урной Луначарского или Трояновского. Нашли чем меня утешить! Не могу, ну просто не могу простить своей сестре, как она не уберегла нашего ребенка. Я посылаю ей посылки, чтобы она с голоду не сдохла, но для меня она больше не существует. — И я снова подумала, как хорошо, что я тогда промолчала.

— Мы очень довольны, что вы приехали. Костя уверен, что здесь можно и нужно начать торговлю. Мы вас кое с кем познакомим, народ здесь хороший. Вся беда в том, что наши люди какие-то суконные. Когда иностранцы приглашают к себе, я просто ума не приложу — кого с собой взять. А сделаешь им замечания, попробуешь объяснить, что надо свободнее и проще себя держать, — обижаются.

А после чая она предложила познакомить меня с «нашими женщинами».

Мы спустились вниз и прошли через арку в соседнюю пристройку. Рая Михайловна указала на дверь церковного стиля:

— Каждое воскресенье здесь демонстрируются наши кинокартины. Для гостей иногда тоже крутят. Вы удивляетесь этой двери?.. Когда мы купили этот дом, здесь была домашняя церковь… Мы перестроили ее под кинотеатр с баром.

Рядом была комната, в которой за длинным столом тесно сидели женщины. Перед каждой возвышалась стопка бюллетеней и конвертов с заранее напечатанными адресами, и все они занимались тем, что укладывали в конверты издаваемые посольством иллюстрированные листки.

Двадцатипятитысячный тираж этого еженедельного бюллетеня, с первой до последней страницы описывавшего наши достижения, рассылался бесплатно, и его можно было найти почти в каждой лавке.

На полях весело улыбающиеся женщины убирали урожай. На заводах сталевар, в лихо надвинутых на лоб очках, широко улыбался, освещенный жарким пламенем мартена. Наука была представлена Сергеем Ивановичем Вавиловым, братом знаменитого академика Николая Ивановича Вавилова, которого знали в Центральной и Южной Америке и особенно в Мексике: в 1933–1935 годах он читал здесь лекции о новшествах, которые были внесены в дело ботаники.

Впоследствии мы познакомилась с высоким худым угрюмым человеком по имени Илюша. Он говорил по-русски с сильным акцентом и сначала показался мне несколько чудаковатым. Этот человек сопровождал Вавилова в его ботанико-агрономических экспедициях по Центральной и Южной Америке в качестве специалиста и переводчика. По образованию он был агрономом и помогал собирать различные образцы растений.

Он рассказывал, что в этой экспедиции Николай Иванович собрал огромный материал и увез в Советский Союз крупнейшую коллекцию семян растений, которые, как он считал, могут быть приспособлены к нашему климату.

— Мы без конца упаковывали образцы всевозможных растений и злаков, а ему все казалось мало, ему хотелось все больше и больше, он просто захлебывался в работе. Он не тратил время даже на сон, и я тоже, кажется, ни разу не выспался.

Илюша рассказывал, каким неутомимым работником был Вавилов и с каким энтузиазмом он работал, и никак не мог понять, почему раньше он все время просил прислать дополнительный материал, а потом вдруг замолчал и все письма к нему остаются без ответа.

Не только он, но и многие другие спрашивали у меня: куда делся Николай Иванович Вавилов, почему о нем ничего не слышно?

Я отвечала, что, кажется, он работает в Ленинграде. Честно сказать мне было стыдно и обидно; было тяжело и больно слушать, с каким восторгом агроном Илюша рассказывал нам о Вавилове. Я слышала, что он был арестован в августе 1940 года, во время экспедиции в Западную Украину, и сослан, кажется, не то в Магадан, не то еще куда-то, где он и скончался 26 января 1943 года. Мне не хотелось этому верить, и я старалась убедить всех, что все у него в порядке. И что его брат — президент Академии наук (вот тоже парадокс сталинской эпохи!), и что Николай Иванович, вероятно, просто заработался. Ну как можно было объяснить этим людям, куда он делся, за что его арестовали и что этого ученого с мировым именем уже нет в живых!

Рая Михайловна представила меня. Женщины лениво обернулись. Их полное равнодушие ко вновь прибывшей было удивительно. Никто даже ради приличия не спросил меня о жизни в Советском Союзе.

Полная курносая симпатичная блондинка с удивительно звонким приятным голосом, притащила два стула и, усаживая нас, пропела:

— Инка-то моя никого на порог не пускает!

Рая Михайловна, обернувшись, объяснила:

— Мне недавно подарили двух удивительных щенят, один черненький, а другой рыжий. Рыжего я подарила Лене. Покажите его, Лена, Нине Ивановне.

Я узнала, что щенят подарил организатор и идеолог социалистической партии Мексики Ломбардо Толедано, они родились у собаки, привезенной им из Москвы. Пока Рая Михайловна и Лена обсуждали проказы своих любимцев, я принялась разглядывать остальных женщин.

Мой глаз еще не привык к разнообразию цветов одежды. В Москве сейчас все носят черное, коричневое, синее. Яркие тона там почти отсутствуют. Во-первых, они не соответствуют настроению людей, а во-вторых, каждый желает быть менее заметным. Здесь же все были одеты в платья самых ярких тонов, какие только можно было вообразить. Казалось, что они соревнуются, кто кого перещеголяет по яркости наряда.