Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

— Я буду очень рада, если вы будете чаще заходить к нам.

С первого же дня обстановка показалась мне тягостной и напряженной. Я заметила, что Рая Михайловна делала усилия, чтобы вести себя свободно и непринужденно. Но на ее шутки реагировали только сторонники, остальные же молчали, плотно сжав челюсти.

Но я стала членом этого коллектива, и придется втягиваться.

Дома я поделилась своими впечатлениями с мужем:

— Господи, ведь есть же в России культурные, интеллигентные люди, зачем же присылать сюда таких, как эта Олимпия. Один только вид ее приводит в содрогание!

— Да, но это, по-видимому, относится к стилю работы, такие бывают иногда больше нужны, чем те, которых ты хотела бы здесь видеть.

С самого первого момента, как только появились члены советского посольства в Мексике, старые русские иммигранты, да не только они, а также иммигранты из Польши, Югославии, Чехословакии и других европейских стран, потекли в посольство представляться. Многие из них большую часть своей жизни прожили в Мексике, но они все-таки все тянулись к советскому посольству. Война как будто всех сроднила — у всех один враг — Гитлер, рассуждали они, его надо добить, и тогда кончатся все несчастья на земле. В посольство они шли с открытой душой, даже в искреннем порыве принести какую-нибудь пользу.

В это время популярность Советского Союза и Красной армии были на самой, самой вершине своей славы во всем мире.

Популярность Уманского как представителя этой великой могучей державы росла также с каждым днем. Он стал одной из самых видных самых популярных фигур в Мексике, затмив своей популярностью представителей всех остальных государств.

В его честь устраивали невероятное количество приемов. Его приглашали на все вечера, обеды, банкеты на которые если он не мог сам лично, присутствовать он посылал представителей кого — либо из посольства.

В Советском посольстве, устраивались приемы для всех слоев мексиканской общественности: писателей, министров, художников, артистов, военных, торговцев и просто рабочих и служащих, различных ведомств.

Уманские не любили жить замкнуто, они приобрели обширный круг знакомых, с которыми любили проводить время принимать их у себя запросто, или охотно бывать у них в гостях.

Они любили ездить по стране, изучать ее. В такие поездки, они кроме сопровождавших их сотрудников посольства окружали себя большим количеством иностранной элиты. Многие старались показаться на курортах Мексики именно тогда, когда там были Уманские, и долго затем вспоминали о приятно проведенном вместе с ними времени.

Надо отдать должное, он умел создавать вокруг себя дружескую атмосферу. Все стремились пожать руку послу, выразить восторг и благодарность советскому правительству и Красной Армии, что он и принимал с большим достоинством.

У него бывали люди, которым были недоступны приемы ни в одном посольстве. Наше же посольство показывало всем свое демократическое лицо.

Я помню случай, когда Уманский приказал отправить приглашение одному видному мексиканскому деятелю, очень антисоветски настроенному, и, улыбаясь, заметил:

— Интересно, придет или не придет? Я думаю, придет, из любопытства придет!

Не обходилось и без курьезов. Я помню, как однажды корреспондент журнала «Маньяна» добивался аудиенции у посла. Но тот запретил пускать его даже на порог. Журналисту ничего не оставалось, как выдать себя за репортера прокоммунистической газеты. Что он и сделал.

Его сразу же очень дружески приняли, Уманский долго с ним беседовал, угощал и даже пожелал на прощание сфотографироваться с ним под бюстом Сталина.

Когда в журнале появилась вся эта история с фотографией и подробным описанием, как провели Уманского, он был вне себя от ярости и разносил всех посольских:

— Как можно было впускать этого бандита?

В этот день я встретила Раю Михайловну:

— Костя сегодня не в духе, у него даже припадок головной боли!

— Какой припадок, Рая Михайловна? Припадки бывают при эпилепсии, при головной боли бывают приступы.

Она улыбнулась:

— Ну да все равно, пусть будет приступ.

Уманский умел вести и вел себя с огромным достоинством, как представитель огромной великой державы.

Вспоминаю один эпизод. Мы ужинали в ресторане Сан-Суси, туда же зашел американский посол в Мексике мистер Мессершмитт со своей свитой. Кто-то сразу шепнул об этом Уманскому. Вместо того чтобы встать и пойти поздороваться, как это делали другие сидевшие в этом ресторане послы, Константин Александрович спокойно сказал:

— Сам подойдет.

И действительно, через несколько минут американский посол сам подошел к нашему столу.

В моей памяти ярко запечатлелись густо-черные ночи, которые приходили взамен лениво-сонному жаркому дню, — тропические ночи Мексики.

Город Мехико ночами кишел, как взбудораженный муравейник. Кафе, рестораны, кино, ночные клубы были полны народу. В некоторых висели объявления: «Просим не бросать окурки на пол, дамы могут обжечь ноги».

Отовсюду доносились песни бродячих музыкантов «марьячос». Под окнами гостиницы надрывалась шарманка, напоминавшая мне давно ушедшее детство. Казалось, даже заунывные мелодии, были похожи на русские напевы. Я быстро полюбила мексиканскую музыку, но все время недоумевала и как-то даже спросила Уманского:

— Чем объяснить, что здесь так популярна музыка Дунаевского?

Уманский громко рассмеялся:

— Очень просто: наш Дунаевский самим бессовестным образом сумел содрать ее.

В ответ я рассказала анекдот про Дунаевского: идет по Красной площади Дунаевский с сыном, вдруг на кремлевской башне пробили часы и заиграли Интернационал. «Папа, это тоже твоя музыка?» — спросил сын. «Пока еще нет», — ответил папа.

Уманский долго хохотал.

А представитель нашей кинопромышленности Иванов загудел густым басом:

— Я купил кучу мексиканских пластинок, вот вернусь в Москву, приглашу гостей и Дунаевского и такой закачу ему концертик!

— Что вы на Дунаевского напали, когда сам Сталин сказал, что сдирать с заграничного можно и должно, только делать это надо с умом, — пыталась защитить композитора Рая Михайловна.

Русская и еврейская эмиграции, с которой нам больше всего приходилось встречаться, была в основном та, которая попала сюда во время или после Гражданской войны. Большинство из них имели свое дело, многие получили здесь образование, были среди них богачи, были и неудачники, но одно общее было у всех: не сумев органически срастись с страной, где они живут, они нашли в ней только временный приют и тосковали о родной земле, о том местечке, где оставили детство и юность, а невозможность вернуться туда, хотя бы за тем, чтобы еще раз взглянуть, во что превратилась их Родина, усиливала их тягу к ней.