Григорий Пенежко - Записки советского офицера

Тотчас такой же кулёк вручается и Кривуле.

- Не пан, а товарищ, - строго заметил я.

- Ой, какой вы серьёзный! - игриво поводя бровями и плечами, певуче говорит она. - У нас таких нет, - молодка называет номер нашего корпуса и высыпает второй стакан в мой кулёк. - Я там в столовой работала. Муж у меня старшиной в полку, що стояв у Сандова-Вишня. Чи не встречали вы его полк? Ни, кажете? Ай-яй-яй! Мы ж разлучились на той неделе, а тут война... Так и не виделись. Ось теперь стою тут, на перекрёстке, второй день жду, может, встречу, чи то увижу, кто знает, где он.

- А где живёшь, молодка? Мужа встречу, - на какую улицу приезжать? вдруг спрашивает Кривуля.

Я смотрю на него: неужели этот сердцеед собирается здесь амурничать?

- Живу по соше на Раву, справа дом в саду, - скороговоркой отвечает она. - Заезжайте, будь ласка. А як будете в штабе корпуса, передайте командирам привет от Гали, скажете - из столовой, - и она торопливо отошла.

- Надо задержать! - сказал мне Кривуля на ухо.

- Кого?

- Шпионку, - он кивнул в сторону молодки.

- С чего ты это взял? - засмеялся я и отдал механику команду: - Заводи.

- А с того, - сказал Кривуля, - что в Сандова-Вишня стоял разведбат нашей дивизии. Об этой самой Вишне вздыхал сегодня командир батальона. Никакого полка там не было. Одним словом, эта краля хотела от нас кой-что узнать.

Я поискал глазами молодку. Она вертелась между подводами, остановившимися у перекрёстка, кокетничая с ездовыми.

- Что же, возьми её на задний танк, - сказал я Кривуле. - Шоссе на Раву нам по пути, отстанешь и проверишь у её соседей, что за птица. Потом догонишь нас, - и я повел роту из Каменки на Радзехув, откуда была слышна стрельба.

За первым скатом западнее Каменки я увидел каких-то людей, копошившихся в зелени хлебов. На безлюдном шоссе издалека чётко рисовался на фоне заката силуэт человека. Широко расставив ноги и заложив назад руки, он стоял спиной ко мне. Приближаюсь к нему, вижу, что красноармеец. Он не оборачивается, стоит, как окаменевший. Только когда мой танк фыркнул совсем рядом с ним, он, не оглядываясь, отскочил в сторону.

Я остановил танк и подозвал к себе красноармейца. Он оказался старшиной, по морщинистому лицу и манерам строевика сразу видно, что сверхсрочник. Выхожу из машины, засыпаю его вопросами. Он отвечает обстоятельно, неторопливо. Узнаю, что из всех командиров его полка он теперь самый старший. Остальные погибли, отбивая атаки немцев. Сейчас он собирает людей, занимает оборону. Вон справа от шоссе роют окопы остатки второго и третьего батальонов полка. У них одна пушка. Вся артиллерия погибла.

- Как же вы так? - негодующе спрашиваю я. Старшина объясняет. Дивизия стояла восточное Крыстынополя. Склады были в городе, ближе к границе. Они оказались в руках немцев раньше, чем дивизия развернулась. Не успели дойти до подготовленной линии обороны, как навалились немецкие танки и авиация. Пришлось обороняться на поле, ровном, как тарелка: ни тебе окопчика, ни бугорка. А через два часа оказались без боеприпасов. Чем возьмёшь? Стали отползать. Да разве отползёшь! Танки носятся, давят и расстреливают, а оружия нет, связи нет, командиры перебиты. Ну, и побежали, конечно...

- Тут я и стал командиром полка, - усмехнувшись, закончил старшина.

- Что же теперь собираетесь делать? - спросил я.

- Приказа наступать нет, значит, надо рыть окопы и обороняться. Немцы сразу за Бугом, а может быть, и на той стороне. Вот стою, поджидаю их на севере и поглядываю на запад...

На что он рассчитывает, я всё-таки не понял. Неужели он всерьёз думает, что сможет обороняться с несколькими Десятками бойцов, которые оказались под его командой? Одно мне ясно: этот человек выполнит свой долг.

Немецких танков старшина не видел. Несколько тяжёлых бронемашин противника пытались проникнуть в Каменку, но он издалека ударил по ним из своей пушки, и они больше не показываются.

- Ну, старшина, раз у тебя дело без паники, - принимай пополнение. Видишь, сколько набрал по дороге. Бери их и командуй! - сказал я, показывая на своих десантников.

- Вот за это спасибо и ещё раз спасибо! - обрадовался он. - Эй, на танках! Сходи строиться!

Я сидел уже в башне, когда он подошёл ко мне. - Осторожней, - сказал он, - впереди только и частей, что моё боевое охранение.

- Хорошо, старшина... Ну, прощай! А пока стой и держись, завтра здесь будут наши танки...

Позади грохочет танк Кривули. Я поджидаю его.

- Всё в порядке, - весело кричит Кривуля. - Мадам шпионка связанная в машине лежит.

Он пересаживается в мой танк. Мы трогаемся.

- Понимаешь, - кричит мне в ухо Кривуля, -- когда она показала мне свой дом, я не будь дурак: танк в сторонке оставил - и к соседям. Одна женщина говорит: "Видела я ее у соседа, дней пять как заявилась. Сосед сказывал, сродственница его из Львова". Я к другому соседу. "Нет, - говорит, - не знаю такой, У соседа дочери-то ровно не бывало". Тогда я подкатываю прямёхонько ко двору, вызываю хозяев, а десантникам приказываю осмотреть сарай, чердак, ямы. Хозяин увидел нашу кралю, рассыпается в благодарностях: "Спасибо, что дочку подвезли", а краля смотрит десантникам вслед, гляжу - белее белого стала. Десантники выскакивают из сарая, кричат мне: "Убитые здесь!" Нашли трёх убитых красноармейцев, из их же полка. "Извиняюсь, - говорю я красотке, - придётся, мадам, связать ваши руки". А папашу её названного отвели ребята в сарай, произвели дознание и именем советской власти вынесли приговор. Надо было заодно и Кармен эту. Теперь возись с ней, как дурень со ступой.

- Смотри, как бы не пришлось за этого папашу отвечать по закону, сказал я Кривуле.

- Чего? - удивился он. - По закону? Да ты что... А я разве не по закону?

Жутко ехать в сторону противника по безлюдному шоссе. Сворачиваю и рожь, к рощам. Высылаю вперед дозорную машину. Она движется, маскируясь рощами.

Даю сигнал на остановку. Вдруг из ржи, точно спугнутая перепёлка, у самой моей машины выскакивает простоволосая женщина с ребёнком на руках. С диким воплем, путаясь во ржи, падая и подымаясь, она бежит к роще.

Спрыгнув с машины, я быстро догнал её. Мгновение она смотрела на меня расширенными слепыми глазами и вдруг, видимо, узнала во мне своего, советского командира, прижалась к моей груди и долго молча рыдала. Я с трудом успокоил её.

В утро, когда началась война, она была на заставе. Муж прислал ей записку: "Забери из больницы сына и как можно скорей уходи. Подожги канцелярию заставы". Канцелярию она подожгла, но едва выбежала на дорогу, как немцы показались у заставы. С трудом пробралась она в больницу, схватила на руки своего больного ребёнка и выбежала на окраину. Вот уже двое суток она бежит полями на виду у немецких танков, унося на руках пятилетнего сына, худого, как скелет, в котором едва теплится жизнь. Она ничего не пила и не ела, щёки ввалились, глаза, как у безумной, но как загораются они, когда она смотрит на больного сына!