Елена Дулова - Бородин

…Милая Катюша перепугала меня не на шутку. Вдруг повадились они с компаньонкой в Баден-Баден на рулетку. Да с какой страстью она стала играть и проигрывать! Что делать? Думал, думал… Придумал! Явился к ней и разыграл целый спектакль.

— Катерина Сергеевна, голубонька, мне просить неловко, но у Вас легче, чем у других.

— Не совестно ли так начинать, Александр? Сразу бы и говорили дело.

— Так вот какое дело, Катюша. Мне Академия жалованье задерживает. Теперь придется занимать денег надолго. А я ведь знаю, что у Вас все вперед рассчитано. Так нельзя ли временно от Вас спасение получить?

И испрашиваю почти всю имеющуюся у нее сумму.

— Господи, да конечно, немедленно! Я только рада безумно, что Вы ко мне именно пришли. И живите теперь спокойно.

Ну вот я и живу спокойно. В Баден-Баден ей не с чем ездить, так что рулетка сама позабудется, а Катюша радуется моему «спасению». Замечательное дело!

Говорят, что Александр очень многое обещает в науке, что у него есть открытия и его ставят в ряд с какими-то солидными немцами. В этом я разбираюсь плохо. И дай-то ему бог всякой удачи… только как же музыка? Вот тут за его талант могу ручаться. Впрочем, что я такое говорю? Один ли талант важен? Ведь их много, любителей, очень даже талантливых; общество отлично развлекают, играют все подряд, сами грешат «сочинительством» в изящном роде. Нет, Александр — совсем другое. Такой огромный дар, такая искренность… временами даже страшно становится. Мы когда играем вдвоем, так уж и не разговаривать потом можно. Он все может высказать одной только музыкой. Это мне слишком понятно. Никогда словам того не доверишь, что есть в звуках.

И все-таки мне нужно было от него это слово. И оно произнесено. 22 августа 1861 года — вот «наш день». Отныне и навсегда?..

Если бы мы с вами, любезный читатель, могли присутствовать при этом объяснении, то лишний раз убедились бы в чрезвычайной искренности и горячности нашего героя. Скорее всего, это произошло после долгой прогулки по горам, когда усталые путники присели на огромный валун перед городскими воротами. Вероятно, разговор не клеился именно потому, что каждый ожидал решительного мгновения. Каждый про себя уже давно знал, что они любят друг друга. Наконец Бородин одолел волнение и высказал свои чувства. Прозвучал счастливый ответ. Он вскочил, кинулся к ней, поднял высоко на руки, закружил и… сломал хрупкий кружевной зонтик. Виноватое и испуганное выражение его лица рассмешило Екатерину Сергеевну. За ней расхохотался и Бородин. Чинные немецкие фрау с неодобрением глядели из своих окон на молодых русских: взявшись за руки, они с громким смехом вбежали через городские ворота на тихие вечерние улицы Гейдельберга… И совершенно, казалось, неожиданно грянула беда. На дворе уже был октябрь. Наступили холода, а с ними резко ухудшилось здоровье Екатерины Сергеевны. Она сильно кашляла, исхудала, не однажды шла горлом кровь. В панике Бородин и вся «русская колония» ждали приговора знаменитого медика. Приговор гласил: немедленно на юг, в Италию, в Пизу. Предстояла разлука. Но в конце концов судьба обошлась с любящими милостиво. Бородин получил приглашение итальянских коллег и смог работать над своими опытами в их лаборатории. Екатерина Сергеевна начала быстро поправляться. Зиму они, уже как жених и невеста, прожили в Пизе счастливо. Конечно, не забывали о музыке. Играли много, даже на органе в соборе, а Бородин — еще и на виолончели в здешней маленькой опере.

Из отчета доктора Бородина о заграничной командировке.

«Во все время пребывания моего за границею я никогда не терял из виду, что Академия, доставив мне средства для окончательного образования в науках, имела целью приготовить из меня преподавателя химии, который удовлетворял бы потребностям современного образования врачей. Чувствуя вполне всю тяжесть нравственного долга, лежащего на мне, я употреблял все усилия для того, чтобы оправдать доверие Академии и сделаться достойным высокого звания — быть руководителем юношества на поприще науки. Проникнувшись убеждением, что истинно хорошим преподавателем может быть только ученый, вполне владеющий своим предметом, я старался прежде всего развить себя с этой стороны. Это достигается, во-первых, усвоением того, что сделано другими, во-вторых, самостоятельными исследованиями, содействующими движению науки вперед…»

За три года молодой ученый опубликовал в русских, немецких, французских, итальянских специальных журналах статьи, которые содержали изложение его оригинальных научных работ. Среди них были выдающиеся исследования, сделавшие химика Бородина известным в кругу отечественных и зарубежных коллег. Он читал доклад в Парижском химическом обществе и был избран членом этого общества. Смело можно сказать, что он сполна выполнил и заданный самому себе урок, и наказ Николая Николаевича Зинина. Настоящий ученый в нем, несомненно, «образовался».

20 сентября 1862 года в паспорте доктора медицины Александра Норфирьевича Бородина сделана отметка на пограничной станции Вержболово. Он возвращается домой в Россию, в Петербург.

Тут же по возвращении из-за границы Бородин определен на должность адъюнкт-профессора химии Императорской Медико-хирургической академии. Он читает органическую химию студентам второго курса и чуть ли не сразу становится их любимцем.

«Что было, что будет, да чем сердце успокоится…» Гадание — это дело молодое. А мне чего гадать? У меня-то сердце наконец покойно. Вот он, королевич мой ненаглядный, здесь. Хоть и дома совсем не бывает, одни хлопоты теперь у него. С утра до ночи все хлопочет по Академии. И вот Катюша, невеста, из Москвы приезжала, а он все равно прибегал днем только на минутку. Прибежит, растормошит нас, расцелует — да и был таков. Я говорю: «Ну хоть бы ты, Катеринушка, для виду на него, что ли, обиделась». А она ласково так посмотрит и только рукой махнет: «Да что Вы, Авдотья Константиновна! Саше сейчас и не до меня, и не до музыки. Вот уж устроится все, доживем до Пасхи…» И то, скорее бы перезимовать. А там и свадьба. Тогда уж буду совсем спокойна. На Катю не нарадуюсь. И ласковая, и спокойная, и Сашуру любит без памяти. Только и разговоров у нас, что о нем. Сидит с каким-нибудь рукоделием возле меня да все просит, чтобы я про него маленького рассказывала, как он нау. ки постигал, да как музыке радовался, да что кушать любит. Словом — все обговорили, что прежде одной только мне и интересно было знать. Дай-то бог ей здоровья, а им вместе счастья.

Экая, в самом деле, «коловратность фортуны»! Сделаться адъюнкт-профессором для того, чтобы сражаться с инженерами и подрядчиками. Отчего у нас такое замечательное устройство жизни, что никогда и ничего вовремя не поспевает? Здание не готово. Лаборатории нет. Оборудование лежит в ящиках. Из чего я так хлопотал, так старался? Писаниной и подсчетами приходится заниматься до тошноты: субсидии весьма скромные, а выгоду надобно извлечь максимальную. Нет, старался, впрочем, не зря. И похвастаться можно. У меня каждый студент теперь получит полный набор химических чашек и стаканов. А я во время оно и мечтать не смел о такой роскоши. Ох, подрядчики обманывают немилосердно!.. Ведь уж как мы с Катериной мечтаем о собственной квартире! Вот когда, наконец, будем совсем вдвоем. И как все прекрасно устроится — в одном коридоре с лабораторией. Вот тогда и адъюнкт-профессор при настоящем деле окажется. А жалованье назначено скромное. Туговато для семейной жизни. Обещают, правда, еще курс в Лесной академии. А пока чего время терять? Дружище Менделеев, спасибо ему, перевод какой-то медицинский предлагает сделать вместе. Недаром «тетушка» на меня, недоросля, капитал изводила: ничего не скажешь, языкам обучен отменно. Еще и за границей отличную шлифовку дали. Так что побудем покамест и в переводчиках, не погнушаемся. Да и старой лабораторией не побрезгуем.