Сюзанн Варга - Лопе де Вега

Уже с первых писем Лопе и герцога можно ощутить наличие между этими людьми некоего «литературного сотрудничества». В письме от 3 сентября 1605 года Лопе упоминает о некой «поэтической просьбе» герцога, которую и пытается удовлетворить, посылая ему с посвящением сборник под названием «Житейские рифмы», о первом издании которого уже говорилось выше; он также сообщает ему с любезнейшей почтительностью, что в скором времени вышлет и текст своей эпической поэмы под названием «Завоеванный Иерусалим», которая обязательно будет опубликована. Никто не был столь достоин стать первым читателем этой поэмы, как герцог, ибо, как писал Лопе, «когда я вижу, что государь, принц или князь стремится высказать почтение литературе, я воздвигаю в моей душе для него алтарь и поклоняюсь ему так же, как поклоняюсь в храме у алтаря Господу».

Истина состоит в том, что благодаря изысканному изяществу и благородству этого стихотворного труда, содержание которого превосходно сочеталось с выражением великого почтения, Лопе вступил в мир испанских грандов, в мир герцога, в котором он видел достойного наследника того деятельного дворянства былых времен, от коего во многих других грандах, как Лопе это отметит позднее, не осталось ничего, кроме честолюбия и беспечности. Короче говоря, пятнадцать лет спустя после того, как Лопе вдохновился на создание «Красоты Анхелики», в «Завоеванном Иерусалиме» он стал певцом испанского героизма и идеи независимости Испании. Приспосабливая к своему творчеству новую для себя эстетику, он как бы извлекает из небытия ту рыцарскую благородную восторженность, что была свойственна средневековой литературе, а также возвеличивает чувство национальной гордости, коим была отмечена литература эпохи Возрождения, чувство, породившее немало эпических поэм, воспевавших идею единства страны и «коллективный идеал целого народа», таких как «Франсиада» Ронсара или «Луизиады» Камоэнса. Прибегнув к поэтическим размышлениям, прекрасно совмещавшимся со священнодействием подражания, являвшегося основным творческим принципом того времени, Лопе способствовал созданию тесного взаимодействия между «литературным референтом» и глубокими чаяниями и вдохновением поэта, желавшего быть выразителем желаний, лелеемых испанцами. Как бы мы сейчас сказали, Лопе, приняв эстафету легендарной традиции, пытался вписать католическую Испанию в русло тех великих деяний и подвигов средневекового христианства, коими были Крестовые походы. Вот почему он сделал короля Альфонсо VIII Кастильского, сыгравшего решающую роль в Реконкисте и ставшего ее героем, одним из участников Третьего крестового похода вместе с Ричардом Львиное Сердце, которого в данном случае он превратил в тестя Альфонсо. Речь шла о том, чтобы путем некоего порожденного воображением «географического смещения» заставить встретиться двух великих и успешных борцов с исламом и как бы немного переделать историю Средних веков, допустив вполне простительные небольшие погрешности в изображении некоторых событий и немного исказив сведения о некоторых исторических деятелях. Конечно, это грех вполне простительный, если речь идет о том, чтобы очертить магический круг поэзии и идеологических связей, где правдоподобное и вероятное — далеко не всегда истинное и реальное. Увлеченный лирическим пылом и яростной силой творчества, Лопе создал поэтическую летопись героических деяний, в героях которой узнавали себя большинство его современников; это был некий феномен коллективного приспособления себя к чему-то и чего-то к себе, причем этот феномен не исключал и опыта поэтических приключений отдельной личности. В этом произведении смешались трогательные интонации простого, безыскусного сообщничества, намеки на местные обычаи, пронизанные непосредственной живостью и утонченной чувствительностью, а порой и изысканной чувственностью, оказывающие сопротивление декоративной торжественности и высокопарности, метафорической пышности, а также излишне выставляемой напоказ эрудицией в области библейских текстов. Если всё рассматривать с точки зрения совпадений и противопоставлений, что свойственно искусству барокко, то мы увидим, как Лопе смог, придав изысканность и утонченность чувственным ощущениям, почерпнутым в его любовных приключениях, смягчить дикую ярость сражений, тесно связанных с неистовым возбуждением духа испанского рыцарства. В поэме есть пламенная хвала легендарной смелости, воплощением которой стал удивительный герой, нареченный звучным именем Гарсерана де Манрике, которого автор сделал предком знаменитого священнослужителя дона Херонимо Манрике де Лара, того самого, что был его покровителем и учителем и открыл ему двери университета в городе Алькала-де-Энарес. Именно такой способ избрал Лопе, чтобы проникновенно воздать почести благодетелю, так много сделавшему для него в юности. Это использование «героического пространства» позволило привести в действие силы сверхъестественные, которые своим вмешательством изменяли судьбы героев. Вот так становится настоятельно необходимой волнующая игра магических зеркал, при которой можно наблюдать за тем, как монархи будут сменять друг друга на троне вплоть до восшествия на престол Филиппа III. В этой поэме смешалось все: лирические воспоминания и отступления, волшебство, очарование, непреодолимое влечение и ослепление имитацией, отражающие безграничные пространства и дивные пейзажи внутреннего мира поэта. Лопе особенно полюбил это произведение, которое было очень высоко оценено его современниками, как о том свидетельствует тот факт, что оно многократно переиздавалось в Барселоне, Лиссабоне и Мадриде. В столице поэму опубликовал известный издатель Хуан де ла Куэста, впервые после фамилии автора поставивший следующее дополнение: «приближенный к святейшей инквизиции». Совершенно очевидно, что Лопе обязан этим «знаком отличия» вмешательству герцога Сессы, который непременно желал наградить его за заслуги каким-нибудь почетным званием. Надо сказать, что в те времена это звание было очень и очень желанным, его усиленно добивались дворяне из числа обедневших или нетитулованных родов, которые могли доказать, что не менее четырех поколений их предков были христианами. «Приближенные к святейшей инквизиции» не выполняли никаких судейских или чиновничьих обязанностей, не занимали никаких должностей; разумеется, их могли в любую минуту назначить на какую-нибудь должность, но изначально, при даровании сего звания, они не имели особых функций и не должны были исполнять какой-то определенный долг. Но нам также известно, что несколько лет спустя Лопе в качестве «приближенного к святейшей инквизиции» принимал участие в некоторых мероприятиях. Так, например, в архивах этого церковного судебного органа мы находим запись о том, что Лопе присутствовал на одном «торжественном акте», о чем он сам никогда и нигде не упоминал. Речь идет об аутодафе, имевшем место в Мадриде 14 января 1624 года, когда инквизиция покарала каталонского еретика Бенито Ферреру.