Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Телефонисты больше всего сидели на огневых позициях и мы их видели редко, а телефонные переговоры, как правило, вел комбат.

Отдельного описания требует легендарный старшина Фёдор Кузьмич Лукьянов. По занимаемой должности помощник командира взвода управления, а по сути человек на батарее, без которого не делалось, да и не сделалось бы ничего. Высокого роста, худощавый, с неизменными погонами рядового, он вникал абсолютно во все, что относилось к деятельности всей батареи: регулярное питание, обеспеченность боеприпасами, заправка машин, одежда и обувь, личное оружие, боевое охранение огневых позиций и наблюдательного пункта и даже настроение личного состава. Он был всегда необходим всем, и особенно командирам. Когда ему делали замечание офицеры или спрашивали коллеги насчет погонов, объяснял очень серьезно, что не хочет, если засекут немцы, показать им, что прибыло большое начальство. Все смеялись и так продолжалось до следующего раза.

Радист Юра Знаменский. 1945 г.

Когда его послали выбрать место для наблюдательного пункта батареи, он сумел первым найти хорошо оборудованные немецкие окопы с блиндажом в пять накатов, со стенами, обшитыми толстыми досками и таким же полом. Не узнавшим его в темноте полковым разведчикам он заявил, что место занято командующим армией и те выбрали для командира полка значительно более скромные «апартаменты», но всего в двухстах метрах правее. Когда утром командир полка пришел представиться соседу-командарму, то застал там командира 5-й батареи со своими бойцами. Полковые разведчики были в гневе, а полковник хохотал от души: оказалось, что он знал Федора Кузьмича еще со времен боев у Сапун-горы (что под Севастополем), где тот нечто подобное уже вытворял.

В день окончания войны, когда праздник был в разгаре, он предложил поджарить двух кролей по-сталински. Всуе имя вождя не упоминали и все подумав, что он знает какой-то кремлевский рецепт, согласно кивнули. Резать и свежевать двух несчастных животных пришлось мне, а когда их подали на стол — они были похожи на высушенные мумии. Такими же они были и на вкус. Кто-то скромно поинтересовался, где ему удалось раздобыть такой удивительный кулинарный рецепт, и Федор Кузьмич невозмутимо ответил, что точно такое блюдо ему до войны готовили на заказ в ресторане в Сталино (так тогда назывался нынешний Донецк). Все облегченно вздохнули и весело расхохотались.

Демобилизовали Федора Кузьмича ранней осенью 1945 года, сразу же после окончания войны с Японией. Провожать его на вокзал в Швибус поехала почти вся батарея, набившись в специально для этого выделенный командиром «студебеккер». Уезжали тогда из дивизии ребята 1920 года рождения, человек 50, а провожали их во много раз больше. На перроне, возле уже поданных вагонов, возник стихийный митинг. В общем провожали со смехом, слезами, песнями и плясками. Совершенно неожиданно появился командир нашего полка с адъютантом, подошел к Федору Кузьмичу, обнял его, что-то сказал и заплакал. Потом взял у адъютанта и передал ему чем-то нагруженную полевую кожаную сумку, тяжелый вещмешок и отошел к офицерам.

Тема расставания фронтовиков особая, почти никем до конца не раскрытая, очень трогательная и весьма загадочная. Миллионы молодых и пожилых мужчин, породненных смертельными трудностями, разъезжались по домам и все были уверены, что эта разлука временная — фронтовое братство останется навсегда. А потом у каждого начинались свои собственные трудности, свои личные заботы и, как ни странно, все пережитое отходило на второй план.

Оставшихся в армии перетасовали, как карточную колоду, полностью разрушив сплоченные боями коллективы. За полтора послевоенных года до отъезда во внутренний военный округ мне пришлось дважды сменить воинскую часть и каждый раз так, что из предыдущих оставалось не более трех человек, но даже не в одной роте.

Уже через много лет после войны стали организовывать Советы ветеранов и собирать полностью разобщенных собственными заботами людей, когда поняли, что последующие поколения воспитывать не на чем. Что это было: исправление ошибки партии или изменение методов работы органов, контролировавших настроение советского народа?

Тогда же мы за ночь оборудовали наблюдательный пункт, оснастив его оптическими приборами, средствами связи, запасом продуктов и питьевой воды. Слева метрах в 300–400 устроили НП-2 с буссолью, стереотрубой и телефоном для засечки целей, и туда ушел Ащеулов с кем-то из бойцов.

Наш НП находился примерно в 400-х метрах слева от автострады, выходившей на взорванный в двух местах железобетонный мост, на краю которого застыла подбитая тридцатьчетверка, на поросшем кустарником взгорке с крутой и высокой, метров в десять, песчаной осыпью впереди. Основной нашей задачей было обнаружение целей, т. е. огневых точек на переднем крае немцев и, по возможности, в глубине их обороны. Левый берег и первая траншея нам были хорошо видны и мы буквально в первые часы наблюдения засекли ряд пулеметных позиций, а в последующем только следили за возможным их переносом. Воды в Одере было много: немцы подперли ее шлюзами в Штетине, и русло быстро наполнилось, затапливая берега, угрожающе подбираясь к их первой траншее. За этим мы также следили, отмечая скорость течения, определяя время открытия и закрытия шлюзов.

По ночам мы выходили на берег и, лежа в кустах у самой воды, слушали, высматривали, пока не услыхали лязг металла и приглушенное урчание тяжелых тягачей. Доложили наверх, и на наш НП по ночам зачастило начальство из бригады, а затем и из дивизии, послали нас на песчаную косу посреди русла под прикрытием станкового пулемета, но оттуда ничего не было видно и слышно. Тогда рано утром, когда солнце светило в глаза немцам, воздухоплавательный дивизион поднял в небо аэростат, или по-нашему «колбасу», такую, как в кинофильме «Бумбараш». Немцы тут же подняли «мессершмитт» и, как только он зашел на боевой курс для стрельбы, наблюдатель выбросился с парашютом. Горящая «колбаса» еще падала на землю, а самолет уже прошили очереди мелкокалиберных зениток.

И тут случилось интересное: из-за кустов выбежали два офицера и, подбежав к командиру нашего полка, попросили его подписать бумагу о сбитом их подразделением самолете. Командир подписал, они быстро удалились, и тут же с другой стороны выбежала другая пара с той же просьбой. Все, находившиеся рядом, весело смеялись, а офицеры не могли понять, что случилось.

— Ладно, подпишу и вам, но третьим уже не смогу, совесть не позволит, — сказал полковник и вторая пара удалилась в смущении.