Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Так примерно я и ответил своим собеседникам, добавив, что воевать с кем-либо нам не хочется, навоевались и еще не забыли прошедшей войны. А все остальное — нравится. Получилось, как говорится, в масть. По-видимому, они именно такого ответа от меня и ждали.

— Я на Восточном фронте был командиром роты, гауптманом. Провоевал с 1941-го по 1943-й, прошел всю Украину до Кавказа, при отступлении был ранен под Ростовом, признан ограниченно годным, служил в тыловых частях на Западе и войну окончил в плену у американцев.

— Мне известно, что творил вермахт и СС на оккупированной нами территории. Но прошу поверить, что со своей ротой я готов вернуться в любой город, в любую деревню, где нам пришлось побывать и смело посмотреть в глаза мирным жителям.

Я сидел и внимательно слушал монолог бывшего гауптмана, вспоминая майора Михайлика, водителя на дороге в Сурско-Литовское и фельдфебеля в Днепропетровске. Может и он из тех, кто по каким-то причинам не смог объединиться с нашими пролетариями? А те пленные, которых мы брали, все как один, говорили, что в акциях против мирного населения не участвовали. Даже эсэсовец из охранного батальона, взятый в Тухоле, говорил, что помогал заключенным, которых охранял. Совсем молодые солдаты вермахта расстреливали пленных на Дачной в 42-м, почти мальчишки. Когда возмужали, заматерели и, если живы остались и попали в плен, от всего отрекались.

Это все в одно мгновение пронеслось в памяти, а я продолжал слушать рассказ бывшего немецкого офицера, все больше понимал его желание исповедоваться и кому-нибудь сказать то, что давно и многократно передумал. Его товарищи внимательно слушали эту исповедь с некоторым удивлением, очевидно, ранее никогда он им этого не говорил.

— Я, конечно, понимаю, что моя рота — это даже не капля, а значительно меньше в океане горя, которое пришло в вашу страну с нашим появлением. И если бы мы сейчас пришли туда и покаялись за всех, это бы ничему не помогло, никто бы нам не поверил. Я это понимаю.

— У меня два сына: старший служит в бундесвере. Их привели на стрельбище, поставили мишени и велели стрелять. Сын спросил у офицера, кто изображен на мишени и, когда тот ответил, что русский солдат, стрелять отказался. И с ним еще десять его товарищей. Именно это я и считаю своим покаянием. И когда вы приедете домой, расскажите, пожалуйста, об этом своим друзьям и знакомым. Мне станет легче.

Я слушал своего попутчика, и мне казалось, что его рассказ позволил мне заглянуть в таинство немецкой души, доселе остававшейся неведомой, куда заглядывать постороннему неприлично. Я вспомнил все, что читал и слышал из уст немецких политиков о покаянии, и показалось, что все это придумано ими по необходимости. А он, как бы прочитав мои мысли, вдруг продолжил:

— Политики сейчас говорят об этом часто, но на то они и политики, чтобы говорить одно, думать другое, а делать третье. То, что я вам сказал, мнение не только мое, а и большинства моих товарищей, таких же как и я, заплативших кровью и физическими страданиями за участие в этой страшной человеческой бойне. А НДП — неприятно, стыдно, позорно и несерьезно. Возглавляют и вдохновляют ее те, кто в окопах не сидел, кровью за свои бредовые идеи не платил, товарищей не хоронил. Мне думается, что скоро это кончится.

Доехав до Кельна, я с сожалением расстался со своими попутчиками, крепко пожав им руки, и долго еще вспоминал эту встречу, когда услышал неожиданные откровения незнакомых немцев, в плену у нас не побывавших и «коммунистической пропагандой не обработанных».

Через месяц я повторил этот «провокационный» трюк, но уже в последнем вагоне электрички. Все случилось как и прежде: попутчики обратили внимание на раскрытую советскую газету. Только на вопрос, приезжий ли я, ответил, что живу в ФРГ постоянно.

Выходя из купе и прикрывая за собой дверь, явно желая, чтобы я услыхал, немец объяснил своим коллегам:

— Дас ист феретер! (изменник).

Когда я попал в действующую армию на 2-й Белорусский фронт, ним уже командовал маршал К. К. Рокоссовский. Надо сказать, что в солдатской среде очень гордились этим, ибо он пользовался большой популярностью. К нему все без исключения относились с огромным уважением и любовью. Очень часто можно было услышать и в солдатских разговорах, и в официальных беседах политработников, и в словах командиров: «Ведь мы рокоссовцы!». И это ко многому обязывало, придавало силы, помогало в трудностях и дисциплинировало. Шепотом рассказывали, что он «сидел», что вся его армия по инициативе Сталина сплошь состоит из «сидевших». Мне трудно судить насколько это соответствовало действительности, но разговоры исходили, как правило, от тех, кто наверняка «сидел». Наверное, они чувствовали себя при этом ближе к маршалу.

И, конечно же, не мне судить о полководческих успехах маршала Рокоссовского, о которых очень много писали, а также широко известно от военных специалистов. Это не подлежит сомнению, но два эпизода из событий, в которых мне пришлось участвовать, долгое время оставались загадкой.

Когда мы прибыли в 191-ю стрелковую дивизию, она входила в состав 50-й армии и находилась на правом фланге 2-го Белорусского фронта. К концу Восточно-Прусской операции мы находились в западной части Пруссии в Алленштайне. Примерно 21 января были переброшены на левый фланг фронта, совершив 320-километровый марш, вышли в район Бромберга, затем поднялись к Кульму. Ночью по понтонному мосту перешли Вислу и с ходу вступили в бой, разгромив вдребезги эсэсовский калмыцкий легион.

Трудно представить, как это можно было сделать после стремительного марша, когда нам приходилось проходить в сутки по сто километров. В Кульме мы спали прямо на улицах, прислонившись к заборам и домам, а мимо проносились машины с понтонами. Саперы наводили переправу. Потом нас разбудили и повели к мосту. В колонне оказались две «катюши», которые нам пришлось уже на левом берегу с помощью канатов перетаскивать через дамбу. После почти часового марша на юг мы резко повернули вправо и догнали эсэсовцев. «Катюши» ударили прямой наводкой. Тогда возникает вопрос, зачем был нужен этот изнурительный многокилометровый бросок?

К тому времени войска 1-го Белорусского фронта совершили глубокий прорыв к Одеру и захватили на его западном берегу несколько плацдармов. Однако в результате некоторого отставания 2-го Белорусского фронта над его правым флангом нависла угроза ударов и окружения со стороны новой немецкой группы армий «Висла». Прикрывая правый фланг соседнего фронта, маршал К. К. Рокоссовский развернул свои войска на север и северо-запад, нацелив их на эту группировку, что и определило необходимость нашего форсированного марша. По датам эта версия подтверждается данными, приведенными в энциклопедии Великой Отечественной войны.