Ингрид Бергман - Моя жизнь

— А что с коляской, мама?

— У меня для нее нет времени, — задыхаясь, проговорила я. И тут, за захлопнувшимися дверями, я увидела несущуюся с бешеной скоростью Пиа.

— Стой, стой, — закричали мы шоферу. Он остановился, и всем нам удалось поспеть на самолет, долететь до Парижа и оказаться в Жуазели.

Через две недели я вернулась в Лондон для облучения. Меня мутило от страха. Меня предупредили, что могут возникнуть побочные эффекты: усталость, тошнота, ужасная депрессия и просто нежелание жить. Ингрид и Изабелла по очереди приходили в клинику и оставались рядом со мной, чтобы хоть как-то мне помочь. Первое время после сеанса я, опираясь на одну из них, добиралась до дому и ложилась отдыхать.

Но постепенно я стала понимать, что на меня действуют не столько болезнь и усталость, сколько просто страх. Поэтому первой же из близнецов, которая оказалась рядом, я сказала: «Пойдем-ка по магазинам».

Это было замечательно! Мы обошли Риджент-стрит, Пиккадилли, и Ингрид (или Изабелла?) наконец с беспокойством спросила: «Ты не устала?» — «Нет, но, пожалуй, пора домой», — отвечала я. Мы пришли домой, и я объявила: «Ужасно глупо, что мы ведем себя так, будто я инвалид. Пошли в театр». Мы отправились в театр, и жизнь стала входить в свою колею. Утром я облучалась, а в полдень и вечером жила нормальной жизнью.

Я опять вернулась в Жуазель. Силы понемногу возвращались ко мне. Поначалу я не могла держать даже ложку. Рука была совершенно беспомощна, я просто не могла ее поднять. Но я делала упражнения, разрабатывая руку, кисть, и постепенно дела шли все лучше. Каждый день я отмечала карандашом на двери моего гардероба, насколько высоко могу поднять руку. Плавала в бассейне. Плавала, плавала, и наконец карандашная отметка на двери забралась довольно высоко. Но понадобилось более двух месяцев, прежде чем я смогла свободно поднимать руку и почувствовала себя совсем хорошо.

О моей операции знали только несколько человек.

В январе 1975 года Ингрид почувствовала себя настолько хорошо, что поехала со спектаклем «Преданная жена» на гастроли по Америке. Грифф отправился с ней как директор труппы. Он ничего не знал о ее болезни. Ей удалось скрыть это без особого труда.

Премьера состоялась в Лос-Анджелесе, но репетиции со вновь образованной американской труппой проходили в Нью-Йорке.

Марти Стивенс, один из артистов этой труппы, вспоминает:

«Это было самое заурядное репетиционное собрание на Девятой авеню. Встречалась вся труппа и режиссер сэр Джон Гилгуд. В комнате будто повеяло свежим ветром — вошла Ингрид Бергман. Никакой косметики. И сразу послышался ее чудесный смех: «Здравствуйте все. Прошу прощения, я опоздала на десять минут».

От нее исходило такое тепло, что с самого начала все у нас пошло как по маслу. Когда наступило время ленча, мы отправились в уютное кафе по соседству. Все ввалились туда гурьбой и расселись кто где мог, без всякого деления на ранги. С самого первого дня так у нас и повелось. Поездка предполагалась очень длительная. Начиналась она в Лос-Анджелесе, потом мы должны были переезжать в Денвер, Вашингтон и Бостон. Но не в Нью-Йорк. Туда мы попали только благодаря Ингрид.

Что можно сказать о ней? На какой бы сцене ни появлялась она в этом спектакле, это всегда было событием. То же можно сказать и о ее киноролях. Ее появление в вашей жизни тоже воспринимается как событие. Ее невозможно описать словами. Она истинное чудо, и каждый, кто видит ее на сцене или на экране, не может не ощутить это. Поначалу возникает мысль, что здесь есть какой-то фокус — то ли тонкий расчет, то ли игра на публику. Но нет. Она излучает какой-то блеск. Ни в баре, ни на улице — она нигде не растворяется в толпе. Нет такого места, где бы она что-то теряла, она всюду выигрывает.

Бывает, встречаешься с какими-то людьми хоть двадцать, хоть пятьдесят лет, но дальше простого знакомства, даже если они тебе нравятся, дело не идет. Как на железной дороге: едешь в поезде мимо разных станций, и ни на одной не тянет сойти, так все они заурядны. А вот тех людей, кто оказывает влияние на всю твою жизнь, очень немного. Это явление трудно поддается анализу: вдруг кто-то становится тебе близким, будто знаешь его всю жизнь, чувствуешь себя с ним в безопасности, ни о чем не думаешь, просто наслаждаешься. В Ингрид столько радости, веселья. И постоянной готовности к празднику. А где еще услышишь такой смех? Она умеет совершенно по-детски радоваться любому событию, каким бы малым или большим оно ни было. «Ну все, работа закончена, если поужинать негде, давайте устроим пикник на гладильной доске. А выпить надо все здесь, чтобы не тащить с собой в другой город. Почему бы нам не повеселиться сейчас?» Она могла извлекать радость из чего угодно.

Она похожа на свистящий и пыхтящий локомотив, который как завели, так и не остановят, пока он не достигнет места назначения. А этот смех? О, этот смех! Он рождается где-то в глубинах ее неиссякаемой энергии, бурлит и клокочет, пока внезапно не вырывается наружу. И этот поток, неотразимый, как Ниагара, поглощает вас. Да, вот это была поездка. Спросите у Гриффа».

«В Ингрид замечательно то, — говорит Грифф, — что она не придает значения пустякам. На сцене театра в Лос-Анджелесе стоял старинный диван. Шло второе действие. Ингрид намеревалась идти на скачки в Аскот вместе с домогавшимся ее любви Полем Хардингом.

Когда она собралась сесть на диван, я забеспокоился, поскольку знал, что тот дышит на ладан, но успокоил себя тем, что перед спектаклем его подремонтировали.

Но, как только она села, из дивана выскочили пружины, и она провалилась так глубоко, что колени ее достали до подбородка. От хохота она не могла подняться. Публика, конечно, тоже умирала со смеху. Но ей-то действительно нужно было встать, что она и сделала в конце концов, и пройтись немного по сцене. Я стоял сбоку и думал про себя: «Не может же она снова сесть на диван? Или может? Ведь должна она понимать, что садиться больше нельзя?» Но Ингрид так увлеклась игрой, что совершенно забыла о злополучных пружинах, опять села на диван и, разумеется, опять провалилась. Публика, наверное, никогда в жизни так не наслаждалась, как в тот вечер. Я бы, право, мог по второму разу собрать с них плату за билеты.

Она отнеслась ко всему происшедшему как к эдакой развеселой шутке. Любая другая актриса устроила бы скандал, требуя, чтобы виновника вышвырнули с работы...

Я помню и другой случай. Это было в начале наших гастролей по Соединенным Штатам. Недели две-три мы играли в Сенчури. Как-то раз один из актеров сказал, что неподалеку от театра, минутах в десяти ходьбы, есть французский ресторанчик. Мы решили сходить туда. Между дневным и вечерним спектаклями. Но, возвращаясь в театр, Ингрид споткнулась о камень, подвернула лодыжку, и обратно мы ее почти несли на руках.