Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Везли на санках или поддерживали изможденных сослуживцев от места работы до дома, поднимали тех, кто падал на улицах. И это тоже делалось бескорыстно, без указки дирекции – кто же знал, когда и где они упадут, и что мешало пройти мимо человека в полуобморочном состоянии? К. В. Ползикова-Рубец писала в дневнике о том, что упал от слабости в очереди у булочной преподаватель физики. Отвернуться, оправдываясь тем, что все терпят голод и холод? Нет: «…Вижу, как Маруся, наша техническая служащая, собирает уборщиц, чтобы с санками идти в булочную». Вставать этот человек теперь не мог, и не было родных, кто сумел бы ухаживать за ним. Бросить его? Нет: «…Товарищи приносили ему еду и топили печку в комнате» [1295] Ползикова-Рубец К. Они учились в Ленинграде. С. 70–71, 78. .

Сострадание – во всем. Помогали в быту, хлопотали за сослуживцев, выполняли за них работу, видя их истощенность, ободряли, не ожидая ни похвалы, ни признательности, ни ответного шага [1296] Бочавер М. А. Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 35–36; Кулябко В. Блокадный дневник // Нева. 2004. № 1. С. 217; № 2. С. 241; Никитин Ф. М. Из записок фронтового актера (июль 1941 – январь 1942) // Без антракта. С. 27 (Дневниковая запись 28 октября 1941 г.); Ползикова-Рубец К. Они учились в Ленинграде. С. 56 (Дневниковая запись 27 ноября 1941 г.). Г. А. Князев отмечал в дневнике, как истощенный сотрудник Архива А. И. Андреев, превозмогая слабость, читал работу диссертанта, «который защищает ее в скором времени, чтобы получить карточку первой категории» (Из дневников Г. А. Князева. С. 49, 53 (Записи 3, 7 февраля 1942 г.). . И не случайно сослуживцы прежде всего помогали тем, кто имел детей [1297] Левин Л. Жестокий рассвет // Вспоминая Ольгу Берггольц. С. 88; Налегатская А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 189, 192; Магаева С. Ленинградская блокада. С. 14. .

Вот скорбная история, рассказанная секретарем парткома фабрики «Большевичка» М. Н. Абросимовой. У рабочего, ушедшего на фронт, семья (6 детей) осталась на попечении жены-инвалида. Они были обречены: многодетные семьи, сплошь состоявшие из «иждивенцев», выживали редко. «Его дочь-подросток – мы приняли работать на фабрику. Семье оказали материальную помощь. Зимой его семья, несмотря на все поддержки с нашей стороны, почти вся умерла. Умерла жена, умерло двое детей. Двоих детей мы взяли в детский дом, который был у нас организован… Надо сказать, что дети были очень слабенькие, когда их взяли – были в лежачем состоянии Мы их подкормили, потом эвакуировали. Затем эвакуировали больную дочь» [1298] Абросимова М. Н. [Стенографическая запись воспоминаний]: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 307. Л. 18. – есть здесь глубокое, ощущаемое почти в каждом слове милосердие, которое не может скрыть ни однообразный язык, ни сухость изложения, присущая официальным отчетам.

И сколько они находили слов утешения, какие обнаруживали такт и деликатность, когда узнавали о гибели родных и близких тех, с кем работали вместе. Опекали, вели беседы, внимательно следили за переменой настроений, держали поближе к себе, утешали – совсем как в мирное время [1299] См. воспоминания Т. Александровой, у которой умер младенец, а под обстрелом погибла дочь: «…Настал еще один страшный день. Пришли ко мне заместитель Дома Красной Армии и тов. Шкроева, ответственный секретарь областной шефской комиссии… Они боялись сразу сообщить мне о случившемся, но потом показали мне телеграмму с фронта. В ней сообщалось о гибели моего мужа. Видя, в каком я состоянии, товарищи стали утешать, звать с собой в Дом Красной Армии. Я смогла только выговорить: „Оставьте меня. Никуда я не пойду“. Шкроева осталась со мной, долго успокаивала и утешала меня… Большую помощь в это время оказала мне Евдокия Федоровна Кирова, начальник смены пожарной охраны… Видя мое безразличие ко всему, тоску и уныние, она взяла меня под свою опеку… Меня она поддерживала постоянно, всегда следила за мной, старалась занять работой, чтобы я в работе отвлекалась от личного горя» (Александрова Т. Испытание // Ленинградцы в дни блокады. Л., 1947. С. 191). . Люди, оставшиеся одинокими, ловили каждое слово сочувствия, отмечали каждый жест участия и как характерно здесь признание одной из блокадниц, потерявшей мужа: «Не могу без слез вспоминать, каким вниманием окружили нас товарищи» [1300] Смирнова (Искандер) А. В. Дни испытаний. С. 196. . Не обладали многие блокадники красноречием, не находили особенных и не стершихся слов, но какое волнение, нередко ощущается и в скупых строках выраженной ими признательности.

Разумеется, отношения между сослуживцами не всегда отличались сердечностью даже в тех случаях, когда видели, что кто-то достоин жалости и нуждается в поддержке. Первое благородное движение не всегда было устойчивым. Одна из блокадниц пожалела свою сослуживицу, заболевшую дизентерией: «Меня из месткома попросили: „…Возьми ее к себе, а то погибнет“». И вскоре поняла, что ей не выдержать – болел муж, «а тут еще она, высокая, громоздкая». Пришлось отказаться: «Утром в месткоме говорю: „Сил у меня нет с ней, забирайте“». Ее попросили отвезти женщину домой и та, может быть, втайне надеясь, что ее пожалеют, предупредила: «Домой не везите, после бомбежки в квартире ни стекол, ни дверей нет». Подбросила ее к столяру, жившему рядом, несмотря на его возражения, но не удержалась и позднее все же навестила ее [1301] Цит. по: Чурсин В Д. Указ. соч. С. 139. . Может, и опасалась, не обвинят ли ее в черствости, если случится беда – но, наверное, оставалась у нее толика не утраченного милосердия.

Сослуживцы ссорились даже из-за кипятка, ревниво смотрели, чтобы их не обделили в столовой, надеялись, что смогут избежать утомительных дежурств, переложив это дело на плечи тех, кто также был истощен. И когда делили неожиданные подарки от «шефов», разве не было споров? И начальники цехов заставляли падающих рабочих трудиться у станка, и тщательно следили, чтобы не выносили из предприятий и учреждений «бескарточный» суп для своих оголодавших родных – все было.

Но было и другое. В разобщенном, потерявшем традиционные опоры блокадном сообществе немного оставалось мест, где ритуалы цивилизации еще соблюдались – хотя и не так, как прежде. Это в «выморочном» доме, где почти не было жильцов, соседу могли не дать воды, это на пустынных, темных и обледеневших улицах безразличной проходили мимо живых и мертвых. Там, где люди трудились и всегда были на виду, где обязаны были администрация и общественные организации заботиться о них – там нравственные заповеди отмирали медленнее: силою устоявшихся трудовых порядков и «коллективного» воздействия человеку приходилось, даже если он и не хотел, оставаться цивилизованным.